Любимые стихи выкладываем... | страница 45

Где взять мне силы разлюбить

И никогда уж не влюбляться,

Объятья наши разлепить,

Окаменевшими расстаться?

О, как вернуться не успеть,

О, как прощенья не увидеть,

То, нестерпимое, стерпеть,

Простить и не возненавидеть?

А Бог молчит. За тяжкий грех,

За то, что в Боге усомнились,

Он наказал любовью всех,

Чтоб в муках верить научились.

Я был блажен, я был жесток

В своих желаниях ревнивых,

Чтоб хоть на родинку еще

Была ты менее красивой.

Но ты божественна была,

До исступленья совершенна.

Надежду только обожгла.

И вот молюсь самозабвенно.

А Бог молчит. За тяжкий грех,

За то, что в Боге усомнились,

Он наказал любовью всех,

Чтоб в муках верить научились.

Раскоролевить, развенчать,

Расцеловать по полустанкам

Разоблачить, раздеть, разъять

Я красоту твою пытался.

Пусть крест мой вечный - тень ее

Меня преследует до тленья.

О, дай мне ночью воронье

Пусть исклюет мои сомненья.

А Бог молчит. За тяжкий грех,

За то, что в Боге усомнились,

Он наказал любовью всех,

Чтоб в муках верить научились.

А Бог молчит. За тяжкий грех,

За то, что в Боге усомнились,

Он наказал любовью всех,

Чтоб в муках верить научились

(с) А. Малинин

 

Понравилось очень:

Любимая, спи!

Соленые брызги блестят на заборе.

Калитка уже на запоре.

И море,

дымясь, и вздымаясь, и дамбы долбя,

соленое солнце всосало в себя.

Любимая, спи...

Мою душу не мучай,

Уже засыпают и горы, и степь,

И пес наш хромучий,

лохмато-дремучий,

Ложится и лижет соленую цепь.

И море - всем топотом,

и ветви - всем ропотом,

И всем своим опытом -

пес на цепи,

а я тебе - шёпотом,

потом - полушёпотом,

Потом - уже молча:

"Любимая, спи..."

Любимая, спи...

Позабудь, что мы в ссоре.

Представь:

просыпаемся.

Свежесть во всем.

Мы в сене.

Мы сони.

И дышит мацони

откуда-то снизу,

из погреба,-

в сон.

О, как мне заставить

все это представить

тебя, недоверу?

Любимая, спи...

Во сне улыбайся.

(все слезы отставить!),

цветы собирай

и гадай, где поставить,

и множество платьев красивых купи.

Бормочется?

Видно, устала ворочаться?

Ты в сон завернись

и окутайся им.

Во сне можно делать все то,

что захочется,

все то,

что бормочется,

если не спим.

Не спать безрассудно,

и даже подсудно,-

ведь все,

что подспудно,

кричит в глубине.

Глазам твоим трудно.

В них так многолюдно.

Под веками легче им будет во сне.

Любимая, спи...

Что причина бессоницы?

Ревущее море?

Деревьев мольба?

Дурные предчувствия?

Чья-то бессовестность?

А может, не чья-то,

а просто моя?

Любимая, спи...

Ничего не попишешь,

но знай,

что невинен я в этой вине.

Прости меня - слышишь?-

люби меня - слышишь?-

хотя бы во сне,

хотя бы во сне!

Любимая, спи...

Мы - на шаре земном,

свирепо летящем,

грозящем взорваться,-

и надо обняться,

чтоб вниз не сорваться,

а если сорваться -

сорваться вдвоем.

Любимая, спи...

Ты обид не копи.

Пусть соники тихо в глаза заселяются,

Так тяжко на шаре земном засыпается,

и все-таки -

слышишь, любимая?-

спи...

И море - всем топотом,

и ветви - всем ропотом,

И всем своим опытом -

пес на цепи,

а я тебе - шёпотом,

потом - полушёпотом,

Потом - уже молча:

"Любимая, спи..."

1964

Евгений Евтушенко

Понравилось очень:

Любимая, спи!

Соленые брызги блестят на заборе.

Калитка уже на запоре.

И море,

дымясь, и вздымаясь, и дамбы долбя,

соленое солнце всосало в себя.

Любимая, спи...

Мою душу не мучай,

Уже засыпают и горы, и степь,

И пес наш хромучий,

лохмато-дремучий,

Ложится и лижет соленую цепь.

И море - всем топотом,

и ветви - всем ропотом,

И всем своим опытом -

пес на цепи,

а я тебе - шёпотом,

потом - полушёпотом,

Потом - уже молча:

"Любимая, спи..."

Любимая, спи...

Позабудь, что мы в ссоре.

Представь:

просыпаемся.

Свежесть во всем.

Мы в сене.

Мы сони.

И дышит мацони

откуда-то снизу,

из погреба,-

в сон.

О, как мне заставить

все это представить

тебя, недоверу?

Любимая, спи...

Во сне улыбайся.

(все слезы отставить!),

цветы собирай

и гадай, где поставить,

и множество платьев красивых купи.

Бормочется?

Видно, устала ворочаться?

Ты в сон завернись

и окутайся им.

Во сне можно делать все то,

что захочется,

все то,

что бормочется,

если не спим.

Не спать безрассудно,

и даже подсудно,-

ведь все,

что подспудно,

кричит в глубине.

Глазам твоим трудно.

В них так многолюдно.

Под веками легче им будет во сне.

Любимая, спи...

Что причина бессоницы?

Ревущее море?

Деревьев мольба?

Дурные предчувствия?

Чья-то бессовестность?

А может, не чья-то,

а просто моя?

Любимая, спи...

Ничего не попишешь,

но знай,

что невинен я в этой вине.

Прости меня - слышишь?-

люби меня - слышишь?-

хотя бы во сне,

хотя бы во сне!

Любимая, спи...

Мы - на шаре земном,

свирепо летящем,

грозящем взорваться,-

и надо обняться,

чтоб вниз не сорваться,

а если сорваться -

сорваться вдвоем.

Любимая, спи...

Ты обид не копи.

Пусть соники тихо в глаза заселяются,

Так тяжко на шаре земном засыпается,

и все-таки -

слышишь, любимая?-

спи...

И море - всем топотом,

и ветви - всем ропотом,

И всем своим опытом -

пес на цепи,

а я тебе - шёпотом,

потом - полушёпотом,

Потом - уже молча:

"Любимая, спи..."

1964

Евгений Евтушенко

 

20 июня 1932 года родился Роберт Рождественский

Будь, пожалуйста, ...

Будь, пожалуйста,

послабее.

Будь,

пожалуйста.

И тогда подарю тебе я

чудо

запросто.

И тогда я вымахну -

вырасту,

стану особенным.

Из горящего дома вынесу

тебя,

сонную.

Я решусь на все неизвестное,

на все безрассудное -

в море брошусь,

густое,

зловещее,

и спасу тебя!..

Это будет сердцем велено мне,

сердцем

велено...

Но ведь ты же

сильнее меня,

сильней

и уверенней!

Ты сама

готова спасти других

от уныния тяжкого,

ты сама не боишься

ни свиста пурги,

ни огня хрустящего.

Не заблудишься,

не утонешь,

зла

не накопишь

Не заплачешь

и не застонешь,

если захочешь.

Станешь плавной

и станешь ветреной,

если захочешь...

Мне с тобою -

такой уверенной -

трудно

очень.

Хоть нарочно,

хоть на мгновенье -

я прошу,

робея,-

помоги мне

в себя поверить,

стань

слабее.

Р.Рождественский

1962

 

Анна Андреевна Ахматова (настоящая фамилия – Горенко) родилась в солнечной южной Одессе (11) 23 июня 1889 года

Широк и желт вечерний свет,

Нежна апрельская прохлада.

Ты опоздал на много лет,

Но все-таки тебе я рада.

Сюда ко мне поближе сядь,

Гляди веселыми глазами:

Вот эта синяя тетрадь -

С моими детскими стихами.

Прости, что я жила скорбя

И солнцу радовалась мало.

Прости, прости, что за тебя

Я слишком многих принимала.

 

Любимая, спи!

Соленые брызги блестят на заборе.

Калитка уже на запоре.

И море,

дымясь, и вздымаясь, и дамбы долбя,

соленое солнце всосало в себя.

Любимая, спи...

Мою душу не мучай,

Уже засыпают и горы, и степь,

И пес наш хромучий,

лохмато-дремучий,

Ложится и лижет соленую цепь.

И море — всем топотом,

и ветви — всем ропотом,

И всем своим опытом —

пес на цепи,

а я тебе — шёпотом,

потом — полушёпотом,

Потом — уже молча:

"Любимая, спи..."

Любимая, спи...

Позабудь, что мы в ссоре.

Представь: просыпаемся.

Свежесть во всем.

Мы в сене.

Мы сони.

И дышит мацони

откуда-то снизу,

из погреба, —

в сон.

О, как мне заставить

все это представить

тебя, недоверу?

Любимая, спи...

Во сне улыбайся.

(все слезы отставить!),

цветы собирай

и гадай, где поставить,

и множество платьев красивых купи.

Бормочется?

Видно, устала ворочаться?

Ты в сон завернись

и окутайся им.

Во сне можно делать все то,

что захочется,

все то,

что бормочется,

если не спим.

Не спать безрассудно,

и даже подсудно, —

ведь все,

что подспудно,

кричит в глубине.

Глазам твоим трудно.

В них так многолюдно.

Под веками легче им будет во сне.

Любимая, спи...

Что причина бессоницы?

Ревущее море?

Деревьев мольба?

Дурные предчувствия?

Чья-то бессовестность?

А может, не чья-то,

а просто моя?

Любимая, спи...

Ничего не попишешь,

но знай,

что невинен я в этой вине.

Прости меня — слышишь? —

люби меня — слышишь? —

хотя бы во сне,

хотя бы во сне!

Любимая, спи...

Мы — на шаре земном,

свирепо летящем,

грозящем взорваться, —

и надо обняться,

чтоб вниз не сорваться,

а если сорваться —

сорваться вдвоем.

Любимая, спи...

Ты обид не копи.

Пусть соники тихо в глаза заселяются,

Так тяжко на шаре земном засыпается,

и все-таки —

слышишь, любимая? —

спи...

И море — всем топотом,

и ветви — всем ропотом,

И всем своим опытом —

пес на цепи,

а я тебе — шёпотом,

потом — полушёпотом,

Потом — уже молча:

"Любимая, спи..."

Евгений Евтушенко

 

Чтоб мудро жизнь прожить, знать надобно немало,

Два важных правила запомни для начала:

Ты лучше голодай, чем что попало есть,

И лучше будь один, чем вместе с кем попало.

Омар Хайям

 

Комедианты

Сэр Генри О'Ким

назначь мне встречу в домике чудес

в скрипучем ненадёжном мезонине

взмахнёт рукой вертлявый славный бес

и время бутафорское застынет

неспешно-жутковато гаснет свет

молчит в саду пластмассовая флора

в последний раз играется дуэт

под шёпот инфернального суфлёра

в последний раз даёт закройщик чувств

примерить роль роскошного пошива

горячий текст попробовать на вкус

и прозвучать ни капли не фальшиво

ты подойдёшь походкой ножевой -

танцовщица, плутовка, клоунесса

моя судьба с кошачьей головой

весёлая таблетка против стресса

(когда не знали залы шелухи

и правили оттенки вместо линий,

когда кино слагали, как стихи,

тебя бы несомненно снял Феллини)

так запросто вспорхнула на престол

моя непредсказуемая муза

...а я играл похабный рок-н-ролл

и блюз, конечно, - нет любви без блюза

ты, с говорящим веером в руке,

с глазами ярче бешеных софитов,

с отравленной иглой в воротнике

по вечерам давала Карменситу

гастрольный тур сквозь годы - кувырком

паяц хорош, да век его - короткий...

я становлюсь пузатым мужиком,

лысеющим, с профессорской бородкой;

плясунья, воспарявшая легко,

твоё лицо - потрескавшийся пластик

забрось в чулан балетное трико

отдай в ломбард мой фендер стратокастер

финальный туш плывёт из глубины

бурлит крещендо в оркестровой яме

как прочно к сказке этой были мы

прикованы картонными цепями,

как тяжела родная ткань кулис,

пропахшая притворством, потом, гримом

уткнись в неё и горько разревись:

ты больше никогда не будешь примой

(я утешать тебя не подойду -

завпост заманит в тесную курилку

и, сочиняя байки на ходу,

на посошок попотчует горилкой)

...а отревев, пожми плечом худым,

дай руку мне, как в детском хороводе,

и мы с тобой над сценой пролетим -

прозрачные и лёгкие, как дым -

и нас аплодисментами проводят...

Fender Stratocaster - легендарная модель электрогитары, на которой играли многие выдающиеся исполнители блюза и рока, в частности, Бадди Холли, Джордж Харрисон, Эрик Клэптон, Джими Хендрикс, Ричи Блэкмор, Стиви Рэй Воэн и легион других прекрасных музыкантов.

© Сэр Генри О'Ким

 

В огромном городе моем — ночь.

Из дома сонного иду прочь

И люди думают: жена, дочь, —

А я запомнила одно: ночь.

Июльский ветер мне метет — путь,

И где-то музыка в окне — чуть.

Ах, нынче ветру до зари — дуть

Сквозь стенки тонкие груди — в грудь.

Есть черный тополь, и в окне — свет,

И звон на башне, и в руке — цвет,

И шаг вот этот никому — вслед,

И тень вот эта, а меня — нет.

Огни — как нити золотых бус,

Ночного листика во рту — вкус.

Освободите от дневных уз,

Друзья, поймите, что я вам — снюсь.

Марина Цветаева

 

Не оставляйте женщину одну,

Чтоб на нее не возводить вину.

За смех и за ее беспечный вид,

Что прикрывает горечь всех обид.

Обид за то, что нелегко одной,

За то, что жизнь проходит стороной,

За то, что вы в заботах и делах,

За то, что тени прячутся в углах.

Не оставляйте женщину одну.

Свободную, но все-таки в плену.

В плену чужих настороженных глаз,

Что так ее преследуют подчас.

Как не забыть наказ издалека,

Когда ей кружат голову слегка

Из уст чужих высокие слова,

В которых что-то есть от колдовства.

Чтоб не искать в своем дому следов,

Чтоб не чинить по глупости судов,

Чтоб не будить сомнения струну,

Не оставляйте женщину одну...

С.Каратов

 

Я вам Лета каплю Подарю…

Вы Ладошки только Протяните!

Осторожно положу Зарю

Или Солнце жаркое в зените.

Я налью дурмана Летних Трав

И щепотку Утренних Туманов,

А затем, Букет Ветров собрав,

Я насыплю Рос вам без обмана.

И Медовый…Липовый Рассвет…

И Закат Дарю – такой горячий…

И еще Луны манящей Свет

И Раскаты Грома дам в придачу.

Ничего НЕ жалко для ДРУЗЕЙ!

Вы берите: пусть Смеется Лето!

И пусть будет чуточку Теплей

Вам в Душе…Вниманием Согретой!

В. Майков

 

2 золотник))) напомнило Алю

Елена Лях. Он идёт и хохочет. Стихотворения

* * *

Я ношу под рубашкой комочек счастья, но об этом догадываюсь нечасто.

Счастье мается долгие многочасья, потихоньку под левым ребром сопя.

А рубашка смешная, в цветную клетку, счастье высунет морду – решит, что лето,

спросит: «Девочка, эй, тебе сколько лет-то? Почему ты без кукол, одна опять?»

Я отвечу не сразу, пожму плечами – мои куклы гуляют со мной ночами,

а потом – не прощаясь, как англичане, – и приносит новеньких Дед Мороз.

Счастье злится нешуточно, если врут, и мне втыкает под рёбра колючий прутик,

а потом, как всегда, у виска покрутит и забудет, о чем был его вопрос.

Я ношу под футболкой осколок лета и над этим подшучиваю нелепо.

Лето греет ночами теплее пледа, лето прочно сидит у меня в груди.

На футболке размашисто нарисован чей-то мальчик в короне и без кроссовок,

лето смотрит на этот сюжет попсовый и совсем ведь не думает уходить.

Лето пахнет душицей и зверобоем, лето вовсе не любит играть с любовью

и сдаётся, зараза, почти без боя, у меня разрешения не спросив,

а потом я расхлёбывай этот праздник. А ведь кто-то живёт и гусей не дразнит.

Но из всех невозможных на свете разниц я за эту отдельно скажу «мерси».

Я ношу под ветровкой кусочек неба, но упрямо не верю в такую небыль.

Небо лезет из кожи: «Да я бы! Мне бы!» и обиженно в рёбра мои стучит.

Ветер куртку, чего уж там, продувает, и у неба под курткою не Гавайи,

небо стойко озноб преодолевает, небо ловит в кармане мои ключи.

Хочет клетку грудную открыть ключами – небу грустно, что небо не замечают.

Я его согреваю зелёным чаем и несу чепуху про «не те лета».

Небо кровь разгоняет по тонким жилам. Я, наверное, небо не заслужила,

но послушать – стучит, значит, будем живы, значит, снова захочется полетать.

* * *

Пишется чаще. Плачется — к февралю. Зайцы с домов обгладывают кору.

Если вдруг когда-нибудь я умру, ты притворись, что это я просто сплю.

Заберись по лестнице на чердак, выгляни из окна в середину дня,

посмотри, запомни во всех чертах, как этот город выглядит без меня.

Будет ли небо сверху давить на грудь, станут ли улицы шире или темней,

сколько минут часы про меня наврут, сколько гудков машин прозвенит по мне.

Как молчат заснеженные сады, где хранит истоптанная трава

все мои запутанные следы, все мои накачанные права.

Покружи над городом, рассмотри, знают ли, что я уже не живу,

все его ветвистые фонари, вросшие в надвечернюю синеву,

все его завистливое бабье, все мужские любящие сердца.

Доброе остановившееся — отца. Теплое неумолкающее — твое.

Вспомнит мою походку трамвайный путь, на Тверской задержится темнота.

Что-нибудь на свете, хоть что-нибудь, что в тот день внезапно пойдет не так.

А потом, пусть вечер давно остыл, пусть чердак зевает во все окно,

возвращайся в комнату, где темно от случайной камерной пустоты,

где я буду, чопорна и мудра, холодеть под тенью густых гардин.

Заведи будильник на семь утра и поставь поближе к моей груди.

(Глупый кот наконец-то объест герань, в гости сестренка напросится с ночевой.

Стоит ли просыпаться в такую рань, если вокруг не изменится ничего?)

ТОМСК

Мой сосновый Оксфорд, затерянный вне дорог, из тайги торчащий, как хвост из норки.

Вот и вовсе лето закончилось, будь здоров. Проводи меня сегодня до остановки.

Мой стареющий, камерный, необъяснимо мой, ты с рождения пара мне

с деревянными темными бусинами домов и продавленными тротуарами,

с переулками, где булавками фонари вразнобой топорщатся из обочины.

Говори со мной, пожалуйста, говори обо всем, чем сердце глупое озабочено.

Мой упрямый, заболоченный водолей, угловато сложенный,

проступающий мокрыми ребрами тополей сквозь дождевую кожу.

У тебя снаружи плещет лесная ширь, ностальгию асфальт хоронит.

Не спеши меня, пожалуйста, не спеши отпускать перелетом односторонним.

Ты такой же, вечно молод и безголов, подпевающий «sexySady»

целомудренно разливающейся беседе меднолобых колоколов.

Я живу на перекрестке твоих ветров, по твоим шкафам раскладываю посуду,

по твоим хрустящим аллеям ловлю простуду, заворачивая тоскующее нутро

в шерстяную нежность, завязываю шнурок, безнадежно быстро в ладонях твоих взрослею,

забывая от вечёрки до бакалеи твой непрошенный, невыплаканный урок,

темный дворик, где крапива да лебеда, где свидания и бутылки.

Светлоглазая неласковая беда с теплой ямочкой на затылке.

Под ногами крошится осень, ключи звенят, пустота в рюкзаке трясется.

Полюби его, пожалуйста, как меня, сколько хватит скупого солнца,

каждой улочкой, где, тоскующая по теплу, голосит городская живность.

Я сама еще немножечко потерплю, лишь бы все у него сложилось.

Покрывается веснушками водоем, липковатый дождь ворожит над рощами.

Мне с тобой не скучно, просто с тобой вдвоем, конопатый мой, мой взъерошенный

собутыльник, лужи полные мне налей, похрусти на дне тротуаров цветными чипсами.

Не жалей меня, пожалуйста, не жалей. Помолчи со мной.

* * *

Она безнадёжно опаздывает в вечёрку, вздыхает, собирая акрил по полкам:

«Из нас двоих один-то уж точно чокнут». Асфальт у дома хрустящим морозом скован.

Из них двоих один уже влип по полной, и, кажется, она уже знает, кто он.

«По совести, свобода ничем не хуже, а где-то даже искренней и привычней», –

она проверяет ботинком льдистую прочность, прикидывает, чего бы купить на ужин,

и снова считает, не слишком ли много вычлидля этой невнятной прихоти «быть за мужем».

Вот это «за» смущает сильнее прочих, в особенности, если писать в кавычках.

Быть «за» она почему-то никак не хочет.

Она идёт пешком, подбирает рифмы, старается ни о чём, кроме них, не думать:

«Ну, что ты, в самом деле, такая дура. Ну, что ты хочешь – такие у них тарифы:

за каждую пару въедливых жгучих строчек одна инъекция боли туда, где бьётся.

И он в этом смысле намного богаче прочих». Она мечтает совсем ни о чем не думать,

но это ей не очень-то удаётся.

Синицы трутся гурьбой возле хлебных крошек. Она обходит и думает: «Хорошо им,

тут каждая сам себе теплый пернатый ротшильд».Она без запинки помнит, что он хороший,

что любит её взаправду и всей душою, что жребий уже подобран, а ключик брошен.

Он вполне понимает её дурацкие хобби, шутит уместно, умеет водить машину,

умеет чинить практически всё, что сломалось. Ему позавидует сам многорукий Шива.

Осталось освоить такую смешную малость –просто быть рядом, когда ей совсем паршиво,

но это как раз ему в голову не приходит.

В её картинах резвятся чудные звери, но в этот вечер палитра почти пустая.

Она выходит из класса, он ждёт у двери. Он так старается, правда, он очень верит

и, слава Богу, стихов её не читает.

* * *

дела отлично, как обычно

а с личным

ну, вот только с личным

Небо, ромашки, косички (пора взрослеть), ветер, как Моська, то кинется, то отпрянет. Вот самолет, вот его бесконечный след, вот рядом солнце, горячий шершавый пряник. Бабочка цвета холодного лимонада села на ворот, прислушалась и застыла. Знаешь, для счастья почти ничего не надо, просто идти и пялиться в твой затылок.

— Ко мне приходила зима, а затем другая, выкроила печаль, принесла замеры. Ты все-таки неудачница, дорогая, если за столько лет не нашла замены.

Дымка ползет, как пролитое молоко, листья давно не мели и песок накрошен. Как это все же немыслимо и легко — в этой дремучей глуши вспоминать о прошлом. Время кружилось в забористом вираже, как светлые локоны девочки на обложке. Он жил на девятом подсолнечном этаже и ел переспелую вишню с моей ладошки. На клетчатом, сильно пружинящем пьедестале секунды переходили на мелкий бег и губы светились малиново и врастали в ключицы, почти забывшие о тебе. Ты, может быть, даже заметишь бессонной ночью под шелестом накрахмаленной белизны, что гладишь горячей ладонью не позвоночник, а строчку вишневых косточек вдоль спины. Другой вечерами играл мне мотивчик старый про то, как смеялась, дразнила и не дала, он, кажется, путал меня со своей гитарой и тщетно пытался настроить на новый лад. А третий гордился, что жизнь проживет не даром, и даже не спрашивал, как у меня дела. Лица менялись и я их в одно лепила, пряча обиду в подставленное плечо. Только бы, только бы выше держать стропила, только бы не задуматься ни о чем. Время летело, как ласточка над рекой, время смеялось над нами, и Он вмешался, выдохнул осень, устало махнул рукой и подарил нам с тобой по второму шансу.

— А я, ты знаешь, думал свалить на море, даже серьезно планировал, даже дважды. Меня тут повысили в должности, вот умора. Впрочем, когда для тебя это было важно. Жизнь проходит, не балуя и не крысясь, в целом тоскливо, кашельно и дремотно, ну и, конечно, тридцатилетний кризис. Ты не волнуйся, сейчас это даже модно. Как говорят герои больших экранов — я много думал о нас и ходил кругами. Помнишь стишок, как на мостике утром рано встретились двое с закрученными рогами? Вот это мы в ежедневном дыму баталий. Такие гордые гуси, куда там Нильсу. Да, мне тебя оглушительно не хватает. нет, я с тех пор ни на йоту не изменился. Я и сейчас не стою ни миллиметра одной твоей сигареты в дрожащих пальцах.

Там, за плечами, утро с дождем и ветром, там без тебя мне не хочется просыпаться.

— Там, за плечами, годы большой ошибки, острые копья, траурные одежды. Это какой-то сбой в заводской прошивке — большая дорога и маленькая надежда, бабочка цвета волнистого попугая, солнце в зените. Пора бы уже проснуться. Мир никуда не сдвинулся, дорогая, стоит остановиться и оглянуться.

Я покажу, но отсюда не разглядишь ты, сколько рубашек, как у тебя, и курток в этом нечутком бессовестном городишке, полном счастливых парочек, как окурков. Осень сменила ситцевое на желтый, все хорошо, веселимся, живем, поем, где-то в районе груди небольшой ножовкой время неспешно выпиливает проем, в небе галочки птиц заполняют пропись, а у тебя под ребрами бьется камень.

— Как этот камень гулко ныряет в пропасть от мысли, что можно коснуться тебя руками. И что тут скажешь, холодно и сопливо, и осень не признает в себе воровку. Страшнее — нет, не тем, кто летит с обрыва, а тем, кто выпускает из рук веревку.

А небо в просветах взрывается синевой и лезет наружу, как воздух из старых камер. Я часто моргаю и долго смотрю в него, и, кажется, даже дотягиваюсь руками. Вот самолет, вот его серебристый клюв, вот облака поедают мой пряник с краю. Слышишь, ну вот же, вот я, я тебя люблю, вот я иду и дорогу не выбираю, пятки исколоты тонкими хворостинами, пахнет малиной дикой. Ты опускаешь ресницы и шепчешь: прости меня, Эвридика.

* * *

вечерами все чаще тянет посочинять,

ты не смейся, Женька, послушай уже меня:

он приходит к отцу в самодельных своих сабо,

он приходит к концу самой первой из всех суббот.

«ну и как тебе, Бог, отдыхается хорошо? ты послушай, Бог, зачем я к тебе пришел

и не делай сразу такой утомленный вид — я прошу за всех нерожденных еще людей.

мне тепло под крылом необъятной твоей любви, но тебе, всемогущий, за всеми не углядеть,

я же хрупок, беспомощен и смешон, такой прозрачный человеческий корешок,

что любой может вырвать, а ты говоришь: живи».

пожимает Бог всемогущим своим плечом,

обнимает Бог человечишку горячо,

улыбается Бог, улыбка его ясна,

голос его красив:

«коли вышло, что я в небрежности уличен, вот тебе, дружище, Сила, как ты просил,

этой Силы, дружище, никто до тебя не знал, забирай, она могучей всех прочих сил,

и пусть жизнь твоя серебрится себе, течет».

человек в ответ: «это, папа, совсем не то. ты один на всех обвинитель и понятой,

ты же знаешь сам —

жизнь полна подводных и разных других камней, как начинкой у щедрого повара круассан,

не разбить их все и самому сильному мне».

улыбается Бог, борода у него седа,

между пальцев струится, дрожит человечья нить,

человечья жизнь, бледно-розовая слюда.

«вот добавка тебе, дружище, смотри сюда — пусть Смирение будет рядом с тобой в те дни,

как не хватит силы хоть что-нибудь изменить».

шелестят слова, человечья струна звенит: «ты меня, конечно, Господи, извини,

я, конечно, уже благодарен тебе навек, но смотри: вот встречается мне на пути гора,

то ли холмик, то ли какой-нибудь арарат. что мне делать — то ли штурмом идти наверх,

то ли молча у подножия загорать?

улыбается Бог, улыбка его добра:

«ты опять, выходит, бедненький, недобрал, вот тебе последние к связке твоей ключи —

это высшая Мудрость, пользуйся ею, брат, чтобы верно доблесть от глупости отличить».

«ну вот что ты заладил, папа, — «бери, бери», ну а если, к примеру, встретится лабиринт?

а на бирже случится крах? а сломается дома кран?

а заколет печень, тоскою поражена? а в духовке сгорят коржи?

или с криком «хватит!» сбежит к другому моя жена? или, много хуже, чужая ко мне сбежит?

я уже не знаю, как объяснить тебе — нужно верное средство на все сорок тысяч бед».

и смеется Бог, и нету его правей,

и под белым-белым снегом его бровей

так же весел взгляд, искрящийся, молодой,

и цветную нить отпускает его ладонь.

«я смотрю, ты, дружище, торгуешься неспроста, отдавай-ка назад весь ненужный тебе состав

и ступай, я не спал с воскресенья, часов с пяти. вот, держи взамен, он поможет тебе в пути».

«что-то сверток легок и необычайно мал, это точно все?

не похоже, чтоб я журавля своего поймал. ты уверен, что эта штука меня спасет?»

«ты давно развернул бы, чем просто в руках держать. это Юмор, дружище, искристый, острей ножа,

всякий раз, как удача встанет не с той ноги, он один тебе будет многоразовый анальгин,

даже слишком такому нескладному, одному, ну да Бог с ним, делись с коллегами по уму

и давай прекращай вокруг меня нарезать круги, больше жалоб твоих, дружище, я не приму».

И уходит сын, унося непонятный дар,

и бежит, течет с тех пор по земле вода,

утекает много и навсегда.

это сказка, Женька, да сказка не так проста,

ты закрой глаза, досчитай про себя до ста,

да не жульничай, считай, а потом смотри:

вот по грешной земле простой человек идет

и вздыхает: «какой я все-таки идиот,

я мог стать непомерно сильным, почти как Бог,

и таким же мудрым, наверное, тоже мог,

но взамен живу с такой чепухой внутри»

а рассвет над землей безоблачен и белес,

а туман подставляет солнцу холодный бок,

он идет и хохочет сам над собой до слез.

 

Похоже, да. Спасибо за нового, интересного автора.Плюс пока поставить не могу, но очень хочется...

 

я не за плюс)))))))))))

 

Так это ж мне хочется плюс поставить, это я привык Вас так благодарить, так что Вы ни при чем...

 

А вот и Аля:

Три поколения

Антону Т.

0.

И опять не сбылось - говорит себе старый доцент

Наблюдая в окно наднебесную алую муть,

И опять не сбылось - шепчет он, не меняясь в лице,

И - представьте себе - ничего не мешает ему,

Он не вспомнит себя и соратников прошлых фавор,

Он закроет окно - не горяч, чуть нелеп, не сердит,

Закрывая окно, мрачно сплюнет в стихающий двор,

Или может не сплюнет - но кто его будет судить.

Закрывая окно, он увидит шумящий фонтан,

Обнажившихся барышень, моющих платья в воде,

И ничто не толкнет его в локоть - ты помнишь, вон там,

Было то, что ты думал восполнить, не видя нигде:

Этот вечный сквозняк, тот июньский белесый склероз

Полумрак остановок - их мокрую сизую тишь

Ну так что, говорит он, Господь, я немного подрос,

А теперь что ты скажешь? И где ты меня приютишь?

1.

У усатого школьника голос врезается в ребра

Этих ребер шпангоуты, ногтя железистый привкус,

И в армейском свидетельстве, помнит, написано "добрый,

Любит робких животных, не любит опасностей, риска,

Любит тонких брюнеток". И правда же, любит брюнеток,

И вот ту, что здесь рядом, он любит. Он пробует водку.

Но ведь, черт побери, хоть с биноклем обыщешь планету,

Только дьявол назвал бы их робким и нежным животным.

Он грызет этот ноготь, грызет выпускную повязку,

Он уже поступил в медицинский, чтоб ближе узнать их,

Но закрыты мосты - те мосты с Петроградки до Васьки,

И стоят золотые любови в расхристанных платьях.

В эту ночь, видно, кто-то погиб. Потому что иначе

Слишком много любви в этот горький большой перекресток.

Я еще небольшой - говорит он - но кто-то назначит

Нам вернуться сюда. И едва ли нам будет так просто.

2.

Привет, мой милый, ты один? А я ждала тусЫ,

сходи в магаз возьми в кредит дерьмовой колбасы,

Возьми дешевого вина, салфеток и ещеТ

ого, кто убежал от нас, не попросивши счет,

Возьми его, не говори, что он дурак.

Постой,Ты проводи хоть до двери того, кто ждет мостов,

Скажи ему, что нужен вам, ну, хорошо, и нам

Скажи - его тут ждет диван, пусть будет дотемна.

Ах, не бывает дотемна, ну, пусть он будет тут.

Пусть он останется у нас, пока не позовут.

Нет, нет, поверь, он не любой, он брат или сестра.

Мне просто страшно быть с тобой до самого утра.

А ты клянешься мне все в том, что я гляжу во сне,

И я не Бекки, ты не Том, все это Новый Свет,

Ах, нынче не дают в кредит, не Англия поди,

Ни колбасы (прижми к груди), ни счастья впереди.

Представь, что через двадцать лет, когда ты будешь сед,

Залезешь в свой истертый плед - не Англия, мой свет,

Все те же сны, подросший сын, усталая страна,

Но вот дерьмовой колбасы осталось дохрена.

Не говори, что он дурак - мы все ему должны,

Не говори, что всем пора, мы чересчур нежны,

Объятья голоса лишив, движенья - мастерства.

Когда ты будешь чуть плешив - как опадет листва.

Давай пройдемся, тут, поверь, есть старые дома,

Вот здесь была на запад дверь, здесь - старая тюрьма,

Вот здесь - приют, а здесь - гобой, а здесь... нет, не пора.

Мне очень страшно быть с тобой до самого утра.

0.

И опять не сбылось - веселится плешивый доцент,

Он в пижаме уже, с нежной челюстью в теплом бокале,

Он уже посмотрел в Одиссее, что будет в конце,

Но вцепляется в раму, как будто бы хочет руками

Прикоснуться к фонтану, почувствовать слабую дрожь,

Голубую сирену милиции, пьяную дуру,

И еще как-то утром войти в непросохшую рожь

И ловить там детей. И не думать, не думать, не думать.

0.1

И опять не сбылось. Остается красиво уйти,

Но сквозь челюсть и теплую явь он все плачет во тьму:

А теперь что ты скажешь? И где ты меня приютишь?

И - представьте себе - ничего не мешает ему.

Но какое-то марево нянчит его изнутри,

Слишком мало рассветной зари, слишком много росы.

И истерзанный бог, провожая его до двери,

Говорит: очень страшно с тобой. Принеси колбасы.

 

Мне сегодня снилось – Вы писали.

Вечером. В большом каминном зале.

Ласточки над замком зависали,

Не боясь нахмурившихся туч.

Вы перо в чернильницу макали,

Украшали буквы вензельками

И, как это принято веками,

Ставили печатку на сургуч.

Вы теперь мне пишите так редко:

Сгинула почтовая каретка,

Почтальон в малиновой беретке

Не берёт на радостях на чай.

Я проснулась и открыла ящик -

Там лежал конвертик настоящий.

В папке не разобранных входящих.

С меткой «ни за что не отвечать».

© Сола Монова, 2012

 

Когда теряет равновесие

твое сознание усталое,

когда ступеньки этой лестницы

уходят из под ног,

как палуба,

когда плюет на человечество твое ночное одиночество, — ты можешь

размышлять о вечности

и сомневаться в непорочности

идей, гипотез, восприятия

произведения искусства,

и — кстати — самого зачатия Мадонной сына Иисуса. Но лучше поклоняться данности

с глубокими ее могилами,

которые потом,

за давностью,

покажутся такими милыми.

Да. Лучше поклоняться данности

с короткими ее дорогами,

которые потом

до странности

покажутся тебе

широкими, покажутся большими,

пыльными,

усеянными компромиссами,

покажутся большими крыльями,

покажутся большими птицами. Да. Лучше поклонятся данности

с убогими ее мерилами,

которые потом до крайности,

послужат для тебя перилами

(хотя и не особо чистыми),

удерживающими в равновесии твои хромающие истины

на этой выщербленной лестнице.

Иосиф Бродский

 

ЧЕЛОВЕЧЕСКАЯ АБСТРАКЦИЯ

Была бы жалость на земле едва ли,

Не доводи мы ближних до сумы.

И милосердья люди бы не знали,

Будь и другие счастливы, как мы.

Покой и мир хранит взаимный страх.

И себялюбье властвует на свете.

И вот жестокость, скрытая впотьмах,

На перекрестках расставляет сети.

Святого страха якобы полна,

Слезами грудь земли поит она.

И скоро под ее зловещей сенью

Ростки пускает кроткое смиренье.

Его покров зеленый распростер

Над всей землей мистический шатер.

И тайный червь, мертвящий все живое,

Питается таинственной листвою.

Оно приносит людям каждый год

Обмана сочный и румяный плод.

И в гуще листьев, темной и тлетворной,

Невидимо гнездится ворон черный.

Все наши боги неба и земли

Искали это дерево от века.

Но отыскать доныне не могли:

Оно растет в мозгу у человека.

Уильям Блейк, перевод Маршака

 

@ Никита Болотов

*** ***

Выходишь из дома в Париж, как выходят в погоду,

Закутанным в шарф, замурованным в узость пальто...

Он город, как город. Как в ливнях утопленный город,

Где в улицы море с неловкой руки разлит?

В весеннюю ночь. Сакре Кёр, делай дело благое,

Заплаты поставь, только Эйфель, как пулю, не вынь!

Опять показалось, бордюр, что скользил под ногою,

Был меридианом – обычным, прямым, нулевым.

 

[SIZE=10pt]Лихой подарок – бег времен,[/SIZE]

Старт – жизнь, и финиш – труп,

Вот за спиною – век знамен,

Вот за спиною – век имен,

Вот прожит век, где я умен,

И начат век, где глуп.

ОЛДИ