Любимые стихи выкладываем... | страница 47

мотыльку:

Аля Кудряшова.

(Зарегистрируйтесь или Авторизуйтесь)

Единственный свет, дающийся нелегко:

Клубника, переходящая в молоко,

Работа до красных прожилок в глазах, декабрь.

На белом снегу горячий стакан вина,

И ты уже не одна, еще не одна.

Запретный цвет светофора - такое как бы

Несочетание нужных тебе цветов,

Кто начал с белого - вроде бы не готов,

Кто начал с красного - пьян, говорлив и весел.

Откройте еще одну - почему одну?

Страницу допишу и переверну,

Но буду ждать других, но возможных версий.

Еще: когда устаешь, то горит лицо

Фонарный софит высвечивает с ленцой

Все то, от чего ты отрекся. И вечер замер.

И хочется не обниматься, но обнимать,

На календаре декабрь. Увы,не март,

Глядит на тебя истерзанными глазами.

Зачем-то в сочетании верных нот

Бывает то, что, боясь избежать длиннот,

Случается так, что больше не повторить. И

Вот так и белый, и красный решают нас

Для каждого музыканта есть страшный час,

Когда секунда решает исход событий.

Пиши Санта Клаусу: я завершил набор

Желаний своих и чаяний. Да, но Бог

Всё видит иначе: что лучше тебе, что хуже.

И в красном чулке появится поутру

Всё то, с чем я с тобой/без тебя умру

Но вовсе не ты. И где-то еще снаружи

Все те кровяные невыспавшиеся тельца

Находят цвет измученного лица

Бросаются в щеки, как тётки на папарацци,

Снимающего усталую зрелость черт,

Морщинки у глаз, и прочее то, зачем

Всё хочется лечь под утро. И не подняться.

Но все же нельзя не подняться, поскольку нас

Зовет то красно-белое, шелк, атлас,

Потом сочтемся в цветах, что нельзя на память

Переменить. Монакский и польский флаг

Клюют твою печень: мол, сделай сейчас вот так

Прыжок - он тем и дорог, что после падать,

Перечисляя любовников, жен, детей

Мужей, случайных попутчиков - то есть тех,

Кому ты был дорог, теперь перестал быть дорог.

В полете проходит такой невозможный фильм,

Что дай любой канал для меня эфир,

Всё будет не кстати. Вот почта твоя у дома,

В которой пусто. И хочется обнимать

Вот в красно-белом встречает тебя тюрьма,

Где можно писать, но точно получишь мало,

Сжимаешь бездарно то, что пришло во сне

И белый снег ложится на красный снег

И ты живешь в ожидании интервала.

И это не просто обнять, ни к чему обнять,

Хватать в ладони, чувствовать, верить, мять,

Любить, целовать, поверьте, не нужно дальше,

И это всё красно-белое да и нет,

Вода и кровь. Пока не случится смерть,

Случится радость. И я заплачу без сдачи.

Печальный ангел - правильный Дед Мороз

В который раз тебе задает вопрос

А хуле ты, девочка, снова живешь мечтами

В густой воде, где, как бы ты ни был крут,

Но красные рыбы снова тебя берут.

А белые смотрят большими пустыми ртами.

Предтеча революций, тот жар и зуд,

Которые со снарядами привезут

Всё это геройское главное многоборье.

Раз нет любви - то, значит, мы будем здесь

Из белого с красным делать сухую взвезь,

Которая будет счастьем.

Но не любовью.

 

Сурганова - зима...

Света Rei

Заснежены дома,

Дворы, киоски.

На выдохе - "зимА",

На вдохе - "БрОдский",

Потертый переплет...

Картонной милей

Небес прозрачный свод

И стрелы шпилей

Оценят вновь, малыш, -

По высшей мере б! -

Мой нынешний фетиш -

Твой бритый череп,

Подледный шум реки,

От стужи белой,

И поцелуй щеки

Заиндевелой,

Приписку "я плюс ты"

На обороте...

Сквозь памяти пласты

И сны проходит,

Как алая тесьма,

Ряд стертых литер:

"Сурганова - зима"

И "Бродский - Питер".

© Света Rei

 

Я мечтою ловил уходящие тени,

Уходящие тени погасавшего дня,

Я на башню всходил, и дрожали ступени,

И дрожали ступени под ногой у меня.

И чем выше я шел, тем ясней рисовались,

Тем ясней рисовались очертанья вдали,

И какие-то звуки вокруг раздавались,

Вкруг меня раздавались от Небес и Земли.

Чем я выше всходил, тем светлее сверкали,

Тем светлее сверкали выси дремлющих гор,

И сияньем прощальным как будто ласкали,

Словно нежно ласкали отуманенный взор.

А внизу подо мною уж ночь наступила,

Уже ночь наступила для уснувшей Земли,

Для меня же блистало дневное светило,

Огневое светило догорало вдали.

Я узнал, как ловить уходящие тени,

Уходящие тени потускневшего дня,

И все выше я шел, и дрожали ступени,

И дрожали ступени под ногой у меня.

Константин Бальмонт

 

Стал слишком грустным этот разговор,

Меня вдруг стал душить мой теплый свитер,

Давай с тобой подпишем договор,

Тебе – свободу, мне – декабрь и Питер…

Прости, но я без боя не отдам,

Мой город, в лентах улиц и каналов,

Бери себе Москву и Амстердам,

Бери весь мир! Ну разве это мало?

Я знаю, как здесь холодно зимой,

Готова ощущать в ботинках влагу,

Оставь мне этот город над Невой,

Возьми себе Париж, Берлин и Прагу…

Оставь театры, храмы и мосты…

Лети на юг, а мне пусть будет холод,

Уж если от меня уходишь ты,

Прошу, оставь хотя бы этот город!

Не забирай балтийскую мечту,

Оставь на память о себе свет белой ночи,

Возьми себе Нью-Йорка суету,

И вечность Рима забирай, коль хочешь!

Я не боюсь ни снега ни дождя,

В конце концов меня всегда согреет свитер,

Мое ты сердце забираешь, уходя…

Прошу тебя, оставь хотя бы Питер.

Юлия Олефир

 

Я свяжу тебе жизнь из пушистых мохеровых ниток.

Я свяжу тебе жизнь, не солгу ни единой петли.

Я свяжу тебе жизнь, где по краю узором – молитвы,

Пожелания счастья в лучах настоящей любви.

Я свяжу тебе жизнь из веселой меланжевой пряжи.

Я свяжу тебе жизнь, а потом от души подарю.

Где я нитки беру ?

Никому никогда не признаюсь.

Чтоб связать тебе жизнь,

Я тайком распускаю свою.

Валентина Беляева

Суеверие вовсе не каждого губит.

Лепестки я упорно пускала в полет,

И на третьей ромашке мне выпало «любит»,

А сначала, что «плюнет» и «к черту пошлет».

И поднявши глаза от июльского сада,

Я победно откинула челку со лба,

Потому что я выбрала то, что мне надо,

А не то, что навязывала судьба.

* * *

Он любит петь, но не имеет слуха.

И я об этом отзывалась сухо,

И я в усмешке искривляла рот.

Теперь при мне он больше не поет.

Теперь поет он женщине другой,

А виноват слух абсолютный мой.

Елена Исаева

 

С праздником всех, кто сегодня празднует Рождество

На ветреном перекрёстке,

на полном таком ходу

купи в овощном киоске

Рождественскую звезду —

в корзиночке неказистой,

тесьмою перевитой,

цветок такой остролистый —

пунцовый и золотой.

Среди огневых прогалин

почти не видна зима:

сегодня весь Копенгаген

на звёздах сошёл с ума!

И каждый несёт в пакете

на уровне головы

звезду, ибо все мы дети,

а, кроме того, волхвы —

и на золотую точку

бредём в свою темноту:

на каждого — по цветочку,

на каждого — по Христу.

Евгений Клюев

 

“Пожалуйста, заботься обо мне“ © М. Цветаева

- Пожалуйста, заботься обо мне!

Я вырвалась из замкнутого круга,

В тебе найдя любовника, и друга,

И принца на серебряном коне…

Я вырвалась из круга «я-сама».

Я самоутвердилась. Я устала.

Возьми меня на ручки с пьедестала

Гордыни, честолюбия, ума...

Я самоотвердела. Я тверда.

На мне не остается ран от терний.

А я хочу быть мягкой, и вечерней

Я женщина. Я самка. Я – вода.

Я слабая. Не баба. Мне слабо:

Коня, и шпалы веером, и в избу,

И если в доме мышь – то будет визгу,

И я не претендую на любовь –

Я слабости минуточку хочу.

Я девочка. Я жалуюсь. Я плачу.

Лежу в постели, свернута в калачик –

И таять, как Снегурочка, учусь.

Я сдам свои права, с таким трудом

Добытые. Ты прав и ты по праву

На всех моих врагов найдешь управу

И всех моих друзей запустишь в дом.

Ты добрый. Ты высокий. Ты – плечо.

Ты два плеча, и твой спокойный запах

Уткнуться и не думать ни о чем,

Уснуть в твоих больших мохнатых лапах..

Ты сильный, но о каменной стене

Не тщусь – наелась. Хватит. Не желаю.

Любить не обязую. Умоляю:

Пожалуйста, заботься обо мне!

 

А в книгах я последнюю страницу

Всегда любила больше всех других, -

Когда уже совсем не интересны

Герой и героиня, и прошло

Так много лет, что никого не жалко,

И, кажется, сам автор

Уже начало повести забыл,

И даже "вечность поседела",

Как сказано в одной прекрасной книге.

Но вот сейчас, сейчас

Все кончится, и автор снова будет

Бесповоротно одинок, а он

Еще старается быть остроумным

Или язвит, прости его, Господь! -

Прилаживая пышную концовку,

Такую, например:

"И только в двух домах

В том городе (названье неизвестно)

Остался профиль кем-то обведенный

На белоснежной извести стены,

Не женский, не мужской, но полный тайны.

И, говорят, когда лучи луны

Зеленой, жесткой, среднеазиатской -

По этим стенам в полночь пробегают,

В особенности в новогодний вечер,

То слышится какой-то легкий звук,

Причем одни его считают плачем,

Другие разбирают в нем слова.

Но это чудо всем поднадоело.

Приезжих мало, местные привыкли.

И, говорят, в одном из тех домов

Уже ковром закрыт проклятый профиль".

Анна Ахматова

 

У всех есть дома свой семейный клад,

Богатым от него никто не станет,

Но бережно сокровища хранят

В коробке или в старом чемодане.

Они хрупки, блестящи и тонки,

И красоты волшебно-филигранной!

Они разбиться могут на куски,

И жалко их бывает несказАнно!

Их ценность не в каратах, не в цене,

Но, нам передаваясь по наследству,

Они рождают трепет в глубине,

Что дорог и знаком любому с детства.

Мы достаём их только в Новый год,

И вот ведь странность - сердце замирает.

В них, видно, дух магический живёт -

Не зря ж они таинственно сверкают!

Чтоб все сбылись надежды и мечты,

Мы рядим ёлку ими до макушки!

В заветный час желания чисты,

Просты, как новогодние игрушки!!!

 

Давай уже, зима, монтируй этот клип:

Уютный интерьер и елку у камина...

Актер, конечно, влип, жерар его филипп,

Двенадцатый ремейк – не сказка, а рутина.

Пускай несется вскачь, фанфан его тюльпан,

Целует королев и бегает по крышам –

То краска, а не кровь из свежих льется ран,

А внутренний озноб невидим и неслышим...

Давай уже, зима, рассыпь свой нафталин,

Строгай свой оливье из шуток и мелодий,

Надень на лысый мир парик под мерилин –

Он выдаст на ура любимое в народе

«I wаnna итэдэ»... Снимай свое кино,

Пока танцуют все по кругу и привычке...

Не дай им разглядеть за смехом и окном

Последнее тепло, дрожащее на спичке.

Анна Полетаева





С наступающим!!!!

 

Что мне эти ваши цветочки-лютики? Каждый первый мучим тактильным голодом. Говорить кому-то: «Я не люблю тебя», а потом бежать и бежать из города, где бродили соком, речными венами, нитевидным пульсом больного Невского, просыпались выпитыми, блаженными, как герои в повести Достоевского.

Скажешь: «город мой, до свидания» - на табло увидишь ошибку сервера. Ветер здесь – последнее издыхание, обречённый вой Атлантиды севера:

-Оставайся, стой, не ходи, куда же ты? Как я стану жить без своих волшебников? У других ведь кельи многоэтажные превращают разом людей в отшельников! Я красив и молод, вот фотографии, где ещё найдёшь себе трёхсотлетнего? Вы мне сами пишете эпитафии, пассажиры глупые, безбилетные!

Раскричался город, охрип, закашлялся, отвернулся, молча стоит и хмурится. Под ногами – звёзд ледяная кашица, понимаешь, Питер… Родные улицы невозможно видеть, мы с ним ходили там по любой, от Охты до Староневского, три Невы, наверно, слезами вылито по героям повести Достоевского. Мне всё дарят эти цветочки-лютики те, кто вечно мучим тактильным голодом, а ему уже не сказать «люблю тебя», больше нет на свете родного города.

Мне в ответ город молча покрылся наледью, спорить с Питером – то ещё развлечение. Время лечит, если провалы в памяти хоть каким-то можно назвать лечением. Я всё так же днями брожу по Невскому , в Петербурге это неудивительно, я забыла напрочь про Достоевского, даже имя помнится затруднительно.

Но однажды как засверкает радужкой, мой хитрющий Питер, сказочный Алладин:

«Ты беги. Московский, Варшавский, Ладожский.

Я пока здесь справлюсь один».

Сопрано

 

И ты, вероятно, спросишь: какого лешего?

А я отвечу пафосно: было нужно.

Ну, в общем, кажется, звали его Иешуа,

Мы пили красное поздней ночью из чайных кружек.

И он как-то очень свежо рассуждал о политике

И все твердил: мол, нужна любовь и не надо власти.

И вдруг сказал: "Ты уж не сочти меня нытиком,

Но я устал, понимаешь, устал ужасно.

Стигматы ноют от любых перемен погоды,

И эти ветки терновые к черту изгрызли лоб.

Или вот знаешь, летом полезешь в воду,

И по привычке опять по воде - шлеп-шлеп...

Ну что такое, ей-богу, разнылся сдуру.

Что ж я несу какою-то ерунду?!

... Я просто... не понимаю, за что я умер?

За то, чтобы яйца красили раз в году?

О чем я там, на горе, битый день долдонил?

А, что там, без толку, голос вот только сорвал.

Я, знаешь ли, чертов сеятель - вышел в поле,

Да не заметил сослепу - там асфальт.

И видишь ведь, ничего не спас, не исправил,

А просто так, как дурак, повисел на кресте.

Какой, скажи, сумасшедший мне врач поставил

Неизлечимо-смертельный диагноз - любить людей?"

Он сел, обхватив по-детски руками колени,

И я его гладила по спутанным волосам.

Мой сероглазый мальчик, ни первый ты, ни последний,

Кто так вот, на тернии грудью, вдруг понял сам,

Что не спросил, на крест взбираясь, а надо ли?

(У сероглазых мальчиков, видимо, это в крови).

... А город спит, обернувшись ночной прохладою,

И ты один - по колено в своей любви.

(с) reine de chaos

 

Несколько дней зачитывалась блокадными стихами. Неревелась. Поделюсь тем что особенно зацепило.

Казалось, что конец земли...

Но сквозь остывшую планету

на Ленинград машины шли:

он жив ещё. Он рядом где-то.

На Ленинград, на Ленинград!

Там на два дня осталось хлеба,

там матери под тёмным небом

толпой у булочной стоят,

и дрогнут, и молчат, и ждут,

прислушиваются тревожно:

«К заре, сказали, привезут...»

«Гражданочки, держаться можно...»

И было так: на всём ходу

машина задняя осела.

Шофёр вскочил, шофёр на льду.

«Ну, так и есть — мотор заело.

Ремонт на пять минут, пустяк.

Поломка эта — не угроза,

да рук не разогнуть никак:

их на руле свело морозом.

Чуть разогнёшь — опять сведёт.

Стоять? А хлеб? Других дождаться?

А хлеб — две тонны? Он спасёт

шестнадцать тысяч ленинградцев».

И вот — в бензине руки он

смочил, поджёг их от мотора,

и быстро двинулся ремонт

в пылающих руках шофёра.

Вперёд! Как ноют волдыри,

примёрзли к варежкам ладони.

Но он доставит хлеб, пригонит

к хлебопекарне до зари.

*****************

Снаряд упал на берегу Невы,

Швырнув осколки и волну взрывную

В чугунную резьбу,

На мостовую.

С подъезда ошарашенные львы

По улице метнулись врассыпную.

Другой снаряд ударил в особняк -

Атланты грохнулись у тротуара;

Над грудой пламя вздыбилось, как флаг,

Труба печная подняла кулак,

Грозя врагам неотвратимой карой.

Еще один - в сугробы, на бульвар,

И снег, как магний, вспыхнул за оградой.

Откуда-то свалился самовар.

Над темной башней занялся пожар.

Опять пожар!

И снова вой снаряда.

Куда влетит очередной, крутясь?..

Враги из дальнобойных бьют орудий.

Смятенья в нашем городе не будет:

Шарахаются бронзовые люди,

Живой проходит, не оборотясь.

*********************

...И летели листовки с неба

На пороги замерзших квартир:

" Будет хлеб. Вы хотите хлеба?..."

"Будет мир. Вам не снится мир?"

Дети, плача, хлеба просили.

Нет страшнее пытки такой.

Ленинградцы ворот не открыли

И не вышли к стене городской.

Без воды, без тепла, без света.

День похож на черную ночь.

Может, в мире и силы нету,

Чтобы все это превозмочь?

Умирали - и говорили:

- Наши дети увидят свет!

Но ворота они не открыли.

На колени не встали, нет!

Мудрено ли, что в ратной работе

Город наш по-солдатски хорош?..

Петр построил его на болоте,

Но прочнее земли не найдешь.

 

Марина Цветаева

Август - астры,

Август - звезды,

Август - грозди

Винограда и рябины

Ржавой - август!

Полновесным, благосклонным

Яблоком своим имперским,

Как дитя, играешь, август.

Как ладонью, гладишь сердце

Именем своим имперским:

Август! - Сердце!

Месяц поздних поцелуев,

Поздних роз и молний поздних!

Ливней звездных -

Август! - Месяц

Ливней звездных!

 

ПРАЧЕЧНЫЙ МОСТ

F. W.

На Прачечном мосту, где мы с тобой

уподоблялись стрелкам циферблата,

обнявшимся в двенадцать перед тем,

как не на сутки, а навек расстаться,

- сегодня здесь, на Прачечном мосту,

рыбак, страдая комплексом Нарцисса,

таращится, забыв о поплавке,

на зыбкое свое изображенье.

Река его то молодит, то старит.

То проступают юные черты,

то набегают на чело морщины.

Он занял наше место. Что ж, он прав!

С недавних пор все то, что одиноко,

символизирует другое время;

а это - ордер на пространство.

Пусть

он смотрится спокойно в наши воды

и даже узнает себя. Ему

река теперь принадлежит по праву,

как дом, в который зеркало внесли,

но жить не стали.

Иосиф Бродский

 

а над городом - ночь

Сола Монова

а над городом - ночь, и какой-то неопытный бог

разложил свои карты и ждет, кто же станет молиться.

карты врут [карты врут сорок тысяч веков]

город спит, и у спящих такие красивые лица.

а над городом - мы [на каком-то своем этаже]

мы на уровне бога, но мы не раскрыты как карты.

город стар, как любое земное клише,

город монументально нанизан на оси Декарта.

а над городом - ночь...

а над городом - бог, он не верит в каноны наук,

у него короли между пальцами крутятся вёртко!

город стар, он - всего лишь творенье земли,

а любое земное однажды становится мёртвым.

а над городом мы занимаем свои этажи,

и нам хочется верить во что-то, что просто не лживо

мы вдвоем, будем верить друг другу и жить,

потому что у города с богом пока не сложилось...

а над городом - ночь...

 

Как-то режет глаз(а попробовал на слух - и ухо) вот эта рифма в третьей строфе: "наук - земли".

Так и кажется, что где-то есть оригинал, а в нём как-то иначе... например, "наук - рук"...

(извините...)

 

* * *

Забвенья нету сладкого,

Лишь горькое в груди, —

Защиты жди от слабого,

От сильного не жди.

Такое время адово

На нынешней Руси —

Проси не у богатого,

У бедного проси.

Наглядны все прозрения,

Все истины просты, —

Не у святых прощения,

У грешников проси.

Инна Лиснянская

 

капризный Вы)))))

 

Не обращайте внимания...