ЯКОВ ЕСЕПКИН | страница 20

Яков Есепкин

Фламандцам

Слезами изольется мор-трава,

Пойдем сердечки чермные сбивать,

Пустые заломивши рукава,

Ко Господу их станем воздевать.

И что по убиенным голосить,

Вдоль крестного пути лежат оне,

Хотят живой водицы испросить,

Залити жажду чадную в огне.

Но, Господи, залить ее нельзя,

Неможно человеков обмануть,

И где ж та наднебесная стезя,

С которой мертвых чад не повернуть.

Влачимся мы, изморно колеся,

Собак оголодавшихся жалчей,

Чрез скудные призорники неся

Беззвездие сиротское лучей.

И встретятся нам ангелы в пути –

Горящие терничные столпы,

И чадам, невоскресшим во плоти,

Омоют преточащие стопы.

 

Яков Есепкин

Пастель

Египетская цедра над метелью

Сменилась топким цеженным огнем,

И жалованный снег предстал купелью,

И слух потряс Зевес, рассеяв гром.

В цезийское пространство ход отверст,

Искрится фиолетом чермный перст

Антихриста, но вечно существует

В природе роковая правота,

А днесь ее вместилище пустует,

В каноне солнце Божия перста.

Елику смерть о черном балахоне

Куражится, поклоны бьет, вино

Из сребренных куфелей (на агоне

Убийц холодных, прошлое темно

Каких, летучих ангелов отмщенья,

Заказчиков расплаты, иродных

Мелированных ведем, обольщенья

Не ведавших иного и родных

Отцов невинных мальчиков кровавых,

Царевичей всеугличских, царей

Развенчанных в миру и величавых,

Помазанных их дочек, пастырей

Грассирующих преданных урочно,

Без серебра алкавших крови их,

Алмазных донн и панночек, бессрочно

Почивших в Малороссии, благих

Когда-то, ныне желтыми клыками

Украшенных садовников, хламид

Носителей колпачных, брадниками

Крадущихся вампиров, аонид,

Небесной лазуритности лишенных,

Жертв новой гравитации, другой

Колонны адотерпцев оглашенных)

Лиет вольготно в скатерть, дорогой

Пейзаж для сердца, из венецианских

Замковых окон видимый, темнит

Личиной злобной, дарует гишпанских

Высоких сапогов короб, теснит

Сама еще белесых наших гостий,

Блондинок, сребровласок, чаровниц,

Но только натуральных, ведем остий

Им кажет черни, сумрак оконниц

Почти и новогодних застилает

Хитонами ли, бязью гробовой,

Молчит, а то собачницею лает,

А то взывает чурно, кто живой

Откликнись, будем пир одесный ладить,

Еще играют Шуберта в саду,

Моцарта явствен шаг, музык усладить

Чарованных готовый, заведу

Сейчас, а снег декабрьский не помеха,

Чем далее, теплей он, милых дев

И другов честных в царственности меха

Сибирского, пушнины, разглядев

Какую ведьмы в зависти лишь ахнут,

Гагаровой к вишневым деревам,

Здесь вишенки мороженные чахнут

В корице сахаристой, кружевам

Желточным их пойдут сирени пудры,

Как всякую любовно обернем

Бисквитами и сдобой, были мудры

Евреи местечковые, рискнем

С царевишнами к ним соединиться,

На маковые ромбы поглядеть,

Бывает, царским кухарям тризнится

Обилие столешниц этих, бдеть

Сегодня им о яствах непреложно,

Пускай засим рецепт перенесут

В палатницы хоромные, возможно,

Еще царей отравленных спасут,

А смерть, гляди, опять кикимор дутых

Презрев, лиет по скатерти вино

Из битого начиния, согнутых

Юродливо бокалов, решено,

Пируем хоть с мертвыми рядом, сверки

Теперь не нужны, истинно чихнем,

Покажутся тогда из табакерки

Черемницы и черти, сих огнем

Порфировых свечей осветим, ярка

Заздравная свечельница, когда

От жизни и не видели подарка,

Что ж требовать у смерти, иль сюда

Нелегкая внесла ее, угасло

Сколь денное мерцанье, так одно

Ей в ноздри вклеим розовое масло,

Боится роз косая, а вино

Хоть криво, но лиет еще, отравней

Сыскать непросто будет, а куфер,

Хоть бит, как прежде полон, благонравней

Презреть и нам развратных, Агасфер

Теперь сих отравительниц не любит,

Я знаю, много брали на себя,

Шутили не по делу, сам и губит

Пускай адскую челядь, пригубя

Несносное отравленное пойло,

Реку вам, други, ладите балы

Пировные, гостям рогатым стойло

Всегда найдется, царичам столы

Пусть нынче камеристки сервируют,

Смотреть люблю движенья, угодить

Хотят оне успенным и балуют

Живых, кому за кем еще следить

Один сегодня помню, тьмой беленье

Скатерное кривым не очернить,

Мы выстрадали благое томленье,

Бессмертию не стоит временить,

Когда цари пируют вкруг одесно,

Когда живые царичи, а сих

Невесты ожидают, благовестно

Такое пированье, бабарих

Здесь можно смело к чурным приурочить,

Молчание их выдаст, нам пора

Дела вершить земные, не сурочить

Невинно убиенных, за одра

Червницу не зайдем и возалкаем

Суда великонощного, коль яд

Иных берет, черноту отпускаем,

Тлести ей меж эльфиров и наяд,

Одну, пожалуй, косную оставим

Чермам во назидание, перчить

Начнемся белым пересом, заправим

Лукавые мозги, сколь огорчить

Решит смешного рыцаря, сиречить

Возьмет опять привычку, совлекать

Царевн в альковы, стольников увечить,

Иродничать и ёрничать, алкать

Веселия на тризнах цареносных,

На службе у порока зреть святых,

Орать безбожно, фей златоволосных

Лишать воздушных нимбов золотых,

Греми пока, нощное балеванье,

Замковые ансамбли заждались

Музыки и акафистов, блеванье

Кашицей мертвой суе, веселись,

Товарищество славное, Селены

Взывает свет, нести быстрей сюда

Фламандские холсты и гобелены,

Рельефные гравюры, стразы льда

Хрустального, шары чудесных фором,

Сребряные, порфирные в желти,

Витые алебастрами, узором

Диковинным горящие, внести

Быстрей велю и блюда выписные,

Фаянсами разящие гостей,

Алмазовые рюмки, именные

Суповницы из крымских областей,

Орнаментные амфоры, куферы

Красные, изумрудные мелки

Для ангелов, точеные размеры

Отметить возжелающих, лотки

Со яствием нездешним, на капризы

Рассчитанные, негой кружевной

Богатые кофейники, сервизы

Столовые, молочниц пламенной

Ансамбль еще, пирожницы, свечений

Держатели вальяжные, чайных

Китайских церемоний и печений

Гофрирный антураж, пироносных

Конфетниц череду, еще креманки

Холеные, цветовья севрских ваз,

Пируем, аще балов самозванки

Зерцальниц не преидут напоказ,

А серебро прейти сим невозможно,

Пусть плачут в стороне, взирая наш

Горовый пир, напудриваясь ложно,

Чтоб время обмануть, резной лаваш

Им снесть, а то для пифий горемычных

Украсть вина куферок, пармезан

Стянуть при верном случае, клубничных

Желе набрать украдкой иль нарзан

Какой хотя кианти на замену,

Иль мусс, иль кухон сливочный, грильяж

Наладить в туесок, вторую смену

Им жариться едино, сей типаж

Знаком балам и нами узнаваем,

А ну, чермы, офорты геть чертить

Куминами и фенхелем, бываем

Нечасто рядом, бойтесь осветить

Чихающие рожицы, берите

Сиреневые пудреницы, тушь,

Паршу невыносную, хоть орите

В себя, покуда краситесь, на чушь

Адскую мы елико не разменны,

Помазание ждет нас и престол,

Как могут бысть куферы мертвопенны,

Пьем здравие, серебро этот стол

Разбойное не может изувечить

Соцветностию мертвой, нам оно

Всегда служило верой, бойтесь речить

Ползвука, если в серебре вино.

•

 

Яков Есепкин

На смерть Цины

Четыреста шестьдесят седьмой опус

Меж созвездий лилеи цветут,

Взнимем лики в холодную млечность,

Аониды хотя ли почтут

Май пенатов и нашу увечность.

Се юдицы опять веселы

И о них злые вдовы мелятся,

И гнетет вековые столы

Желть цветков, и оне веселятся.

Здесь любили и мы пировать,

Сгнили яства и сад неутешен,

Хоть явимся еще - обрывать

Звездный цвет с мертвожелтых черешен.

Четыреста шестьдесят восьмой опус

.

Золотыя шары отисним

Тонкой нитью червовой ли, пудрой,

Спит Щелкунчик во мелах, а с ним

Легок Рании сон белокудрой.

Хвоя бледная, царственный мел,

Юность злая и где, от германок

Прочь, Гофман, сколь бояться умел,

Веселись над фольгою креманок.

Всё порфирные эти канвы

Ближе к утру меловницам снятся,

И герольды молчат, и главы

Нимф со хвоями кровью тиснятся.

Видео на youtube: Leda 684 «Космополис архаики» (новинка).

 

Еврейский реквием.

Во льдах сердец, в сих глыбах плитняков

Не высечь и во имя искупленья

Сокрытые склепеньями веков

Святые искры вечного моленья.

Гранил их серный дождь, летейский вал

Онизывал свечением узорным,

О тех воспоминать, кто забывал,

Чтоб все могли пред огнищем тлетворным.

Бездушные теперь гробовщики,

Глазетом ли украсить наши гробы,

Хоть розовые паки лепестки

Идут ко винам августовской пробы.

Нам отдали цветы свой аромат,

Как грянем в барбарийские кимвалы,

О Боге всплачет горестный сармат,

Эллин узрит иродные подвалы.

Тем ядрица багряная мила,

Пусть пирствуют алкающие манны,

Содвинем тени кубков у стола

И бысть нам, потому благоуханны.

Тлеением и оспой гробовой

Делятся не вошедшие в обитель,

Кто в колокол ударил вечевой --

Окровавленный Фауста губитель.

Распишет вечность древние муры

Скрижалями и зеленью иною,

И челядь разожжет золой костры,

А вретища заблещут белизною.

Горенье это высь нам не простит,

Искрясь темно в струях кровеобильных,

От мертвого огня и возлетит

В бессмертие зола камней могильных.

Тогда преобразимся и легко

Всех проклятых узнаем и убитых,

С валькирьями летавших высоко,

Архангелов, задушками совитых,

Из басмовых адниц по именам

Веками окликавших, Триумфальных

Им дарованных арок временам

Кровительство раздавших, буцефальных

Влачителей своих у Лорелей

Оставивших в табунах кентаврийских

Для красного купания, полей

Не зревших елисейских, лигурийских

Не внявших арф высокую игру,

Бежавших от Иосифа Каифы

В Кесарию Стратонову, в миру

Венчавших тернием славские мифы,

Иосифа Великого одно

Карающей десницы не бежавших,

Эпохи четверговое вино

Допивших и осадок расплескавших

Серебряный по битым остиям

Сосудов, из которых пить возбранно,

Украсивших собой гнилостных ям

Опадины, зиять благоуханно

И там не оставляя, огнем вежд

Когорты себастийские и турмы

Итурейские пирровых надежд

Лишивших, всевоительные сурмы

На выцветшие рубища прелив,

Замеривая ржавые кирасы,

Страшивших костяками под олив

Шафрановою сенью, на атласы

Победные уставивших амфор

Хмельное средоточье, фарисеев,

Алкавших кровь и вина, пьяный ор

Взносивших до лазурных Элисеев

И жаждущих не мирности, но треб,

Не веры миротворной, а глумленья,

Их жалуя крестом разорный хлеб,

Лишь кровию его для искупленья

Порочности смягчая, не коря

Отступников и другов кириафских,

Алмазами чумные прахоря

Бесовских содержанок, иже савских

Обманутых царевен, от ведем

Теперь не отличимых, во иродстве

Рядивших, тени оных на Эдем

Вести хотевших, в дивном благородстве

Не помнящих губителей своих,

Уродиц и юродников простивших,

Чересел и растленных лядвий их

В соитии веселом опустивших

Картину чуровую, жалкий бред

Отвязных этих черм и рогоносцев

Не слышавших и звавших на обед

Фамильный, где однех милоголосцев

Дородственных, любимых сердцем душ

Собрание молчалось, разуменье

Несловное являя, грузных туш

****ей не уличавших, а затменье

Головок божевольных их, козлов

Приставленных напарно возлияний

Не видевших урочно, часослов

Семейный от морительных блеяний

Всего лишь берегущих, за альбом

Именной векопестованной славы

Судьбою расплатившихся, в любом

Позоре отмечающих булавы

И шкипетра сиятельную тень,

Взалкавших из холопской деспотии,

Блажным очехладительную сень

Даривших и утешные литии,

Хитона голубого лазурит

Признавших и убойность разворота,

О коем чайка мертвая парит,

Бредущему чрез Сузские ворота

Осанну певших, честью и клеймом

Плативших десно скаредности рабской,

Визитным означавшихся письмом,

Духовников от конницы арабской

Спасавших, смертоимное копье

Понтийскому Пилату милосердно

С оливою подавших, на цевье

Винтовия их смерти безусердно

И тихо опиравшихся, в очах

Всех падших серафимов отраженных,

Удушенных при черемных свечах,

Сеннаарскою оспой прокаженных,

Еще для Фрид махровые платки

Хранящих, вертограды Елионской

Горы прешедших чрез бередники,

Свободных обреченности сионской,

Но мудрости холодного ума

Не тративших и в варварских музеях

Трезвевших, на гербовные тома

Взирающих теперь о колизеях

Господних, сих бессонную чреду,

Злопроклятых, невинно убиенных

Узнаем и некрылую орду

Превиждим душегубцев потаенных,

Содвигнутых на тление, к святым

Высокого и низкого сословья

Летят оне по шлейфам золотым,

А, впрочем, и довольно многословья.

Офелия, взгляни на ведем тех,

Встречались хоть они тебе когда-то,

Грезеточных бежались их утех,

А всё не убежали, дело свято,

Под ним когда струится кровь одна,

Лазурной крови нашей перепили

Черемницы, но прочего вина

Для них не существует, или-или,

Сих выбор скуден присно, потому

И сами распознать угрозы темной

В серебре не сумели, по уму

Их бедному не числили заемной,

Точней, неясной крепости сиих

Удушливых объятий, а позднее,

Узнав природу чаяний мирских,

Обманов ли, предательств, холоднее

Каких нельзя еще вообразить,

Прочения, зиждимого во аде,

Убийственную сущность исказить

Уже не были в силах, чтоб награде

Кружевниц тьмы достойной передать,

Соадский уголок им обиходить,

Забыть козлищ пергамент, благодать

Лиется аще к нам, но хороводить

Оне серьезно, видимо, взялись,

Упившись кровью агнецев закланных,

Досель, смотри, вконец не извелись

Бесовок табуны чертожеланных,

Пиют себе пускай, близнится час,

Как их мерзкообразные хламиды

Спадутся сами, движемся под пляс

И оры буйных фурий, аониды

Простят нам беглость почерков, химер

Картонных экстазийные ужимы

Умерят и смирят, и на манер

Музык небесных, гением движимы

Сибелиуса, Брамса ли, Гуно,

Волшебного Моцарта, Перголези,

Неважно, отыграют нам равно

Кантабиле иль реквием, а рези,

Оставшиеся в небе от черем,

Запекшиеся в пурпуре собойном,

Сведут могильной краскою, чтоб тем

Барельефную точку на разбойном

Пути явить наглядно, и цемент,

Крушицу мраморную либо глину

Внедрят, как экстатический фермент,

В иную адоносную целину,

Где место и убежище найдут

Прегнилостные гусеницы снова

И патинами сады обведут,

Где каждой будет адская обнова

Примериваться, Фриде во урок

Платки грудные будут раздаваться,

Тому положен промысел и срок –

Без времени чермам собороваться.

Без времени их адские столпы

Аидам в назидание алеять

Кримозно станут, гойские толпы

Кося, чтоб звезды розовые сеять.

 

Яков Есепкин

Христиании

А и бойным, Господь, пожалеют венков,

И успение наше -- тщета,

Свято мы берегли во миру ангелков

И пурпурные чтили цвета.

Нет сейчас прекровавой слезы, ничего,

Перевьемся раскрасной тесьмой,

Хоть воскреснем и Сына узрим Твоего,

Аще каждый богат лишь сумой.

И когда всех не сможет юдоль удержать,

Звезды выльют на персть диамент,

Мы приидем к Тебе -- небеса обряжать

В срывки чермных сукровичных лент.

***

В потир церковное вино

Возлей и помяни

Мечты, погибшие давно,

И проклятые дни.

Кровь запеклась в цветки на нем.

И обагрив края,

Теперь устами не сотрем

Вовеки мы ея.

Кадится третий Рим, но пуст

Мраморник тусклых лет,

Камен разбитых красных уст

Взыскует мглы стилет.

Зачем хоромные гудят,

О требницах снуют,

В трапезных шелковых ядят

И мел нектаров пьют.

Проткнет имперская игла

Гортани, воздыхать

Начнут о прошлом тени зла

И в зеркалах порхать.

Иной сосуд слезами дев

Наполнен до краев.

Персты к Элизиуму вздев,

Мы вспомним гром боев.

Зане сомкнулись на века

Круги летейских вод,

Лучом посмертная строка

Благословит уход.

Ты ненавидела любя,

Библейское число

Огнем и прокляло тебя,

Насквозь, как тень, прожгло.

Приидут за ответом к нам

Святые и тогда

Потир притянет к черным снам

Остудная звезда.

Где ангельский загробный плач

Свергает блеск порфир,

Разорной кровию палач

Позолотит потир.

Не серафимы к нам во сны

Слетятся, серебром

Горя, -- поля чужой страны

Усеет вороньем.

Как светоч адской темноты,

Звезда Полынь зажглась,

Где по небу летела ты,

Пока не сорвалась.

***

О, как хотела ты помочь

Цветам в осенней мгле,

Но смерть не вправе превозмочь

И вечность на земле.

Твою заветную мечту

Сожгут, лишь пилигрим,

Зерцало поднеся ко рту,

Склонится -- Боже с ним.

Нас к черным звездам по ночам

Всегда влекли пути,

За бритвы, к золотым очам

Скользящие, прости.

 

Яков Есепкин

Эринии в августовском саду

Август, пленник астрийский, запел

Песнь свою перед мглою.

И колчан, полный огненных стрел,

Взял на хоры с собою.

Ах, Господнее лето цветет,

Дама-глория в цвете,

Разве темный сребрится киот

С образками о лете.

Страшно глянуть и бросить нельзя,

Не избыть, яко вина,

Искривилась земная стезя,

Где ея сердцевина.

Тяжелы эти иглы от роз,

Не иступятся кровью,

Кто ответствовал смерти всерьез,

Поплатился любовью.

А превратной любовь и была

О горенье нелепом,

Видишь, перстень мой держит игла

Диаментовым крепом.

Дале немость и глухость садов,

Раз не сталося брашен

И траурною ятью плодов

Зрелый серпень раскрашен.

Бледный мрак в череновом огне

И цветки засыхают,

Хоть сугатные эльфы одне

Пусть над сими порхают.

Весело им кружиться-летать,

Не услышат литаний,

Глухо кадиши станут читать

С багрецом листований.

И литании тонкий исток

Воспоит Лорелею,

Будет желтию всякий цветок

Бит ли, выкрашен ею.

Нож садовый отбросил я прочь,

Прячась, неосторожно

Куст задел: -- Ты умрешь в эту ночь?

-- Да, спастись невозможно.

 

Яков Есепкин

Тупик

Золотое черногладье

Ростральных колонн, как у Биржи,

Здесь нет и порталы не те,

Что к золоту горнему ближе,

Чем к вежд роковой широте.

Сторонне горит Мариинка,

Плывет Исаакий в огне

Холодном, Большая Ордынка

В готическом рдится окне.

И кто из него Крысолова

Окликнет, кто ангельский хор

Узорчатым тлением Слова

Ожжет, яко бледный фарфор.

Цезурные невские волны

Испариной мертвой взялись,

Альковницы рейнские челны

Топят, сами все извелись.

Ищи гордеца-богомола

В лазури убойной, под ним

Пылает райская фиола,

Ероним сейчас не храним.

А невские злые граниты

Иных фиолетов бегут,

Вздыхают легко меццониты,

Орфеев и львов стерегут.

Лишь только уста открывали

Певцы, от румынских графинь

Парчи их немые скрывали,

Как письма династии Минь.

Винтовие челяди адской

Свинцами витыми грозит,

Се кадиши аднице блядской

Веселье несут и транзит.

Декором серпы повилики

Мерцают на пенной листве,

Когда полумертвые блики

В кровавой плывут мураве.

Углы и квадраты строений;

Из мраморной глуби двора

В смарагдовый обруч растений

Дохнуло, и стало «вчера».

Но формы хранили былые

Предметы, и суть не могла

Растечься, разлиться в иные,

Бежавшие тленья тела.

Абсурдные стены и ныне

Стоят в блеске вечных лучей.

Из каменной этой пустыни

Исхода нам нет, Моисей.

 

Яков Есепкин

Дубль

Исчезновение

Возлил он кровь свою в закат,

Но уцелело отраженье.

В зеркальном холле автомат

Теней дублирует движенье.

А в небесах горящий крест

Все тяжелее нависает,

И чаши млечные Гефест

Огнем холодным обжигает.

О, ледяное пламя дней,

Неспешное теченье Леты!

Чем бездны ближе, тем ясней

В них блещут наши силуэты.

И кровью срам не искупить,

С млынами весело сражаться,

Кому из вод летейских пить –

Кому в их нетях отражаться.

Гиады плачут об иных

Единородных младших братьях,

И угли шпилей именных

Кроят узор в их черных платьях.

Не все ль равно, зачем ушли

Мы некогда во мрак смертельный,

Когда любить еще могли

Хотя б за сребреник поддельный.

Неважно, смертью смерть поправ,

Пропавшим не дано вернуться,

Возможно разве с переправ

Загробных молча оглянуться.

Пирамидальные кусты

Плывут в астрале отраженном,

И снег-сырец из темноты

Кропит парадники озоном.

Запомни, Райанон, снега,

Изнанку черную и зимы.

Их равнодушны жемчуга,

А мы тоскою уязвимы.

Любить декабрьский мрамор здесь

Вольно под бременем упадка.

Свою бессолнечную смесь

Всяк выпьет залпом до осадка.

Кипит и пенится она

Слезою яда золотого,

Но кубки допиты до дна

И на устах кровавых -- Слово.

Ты дождалась прощальных ласк,

Сквозь огневой вертеп к «Савою»

Прорвался не звонок, а лязг

Чувств, оголенных теплотою.

 

Яков Есепкин

Элегия

Зной, терпкий августа воздух заверчен пока что

Ветра фигурами, отблесками золотыми

Фей фьезоланских, впорхнувших в октавы Боккаччо,

Всех перед ними бредущих иль следом за ними.

И не успели еще нас предать полукровки,

Смерть далека и не тщится одесно рыбачить,

Что ж, возгорайтесь ромашек лихие головки,

Белым огнем ныне время архангелов значить.

Свой аромат нам отдарят цветки полевые,

С ядных столов занесутся и вина, и хлебы,

Темные эльфы вспоют: «Се елико живые,

Им уготовайте пурпуром витые небы».

Тягостных снов боле мы не увиждим вотуне,

Серебро в кровь и ковры со перстов изольется,

Щедрые дарницы плачут о красном июне,

Скаредных нив не исжать, а вьюнок ли упьется.

Даже в объеме, астрийским днесь залитом светом,

Пристальный взгляд так и не различает пробелы,

Краски горят, осязаема даль и предметы,

Рябь по воде убегает все в те же пределы.

Нети цезийские ждут нас еще и Вальхаллы,

Грешницы рая, иных областей одалиски,

Буде забудут кримозные сны и хоралы

Ангелы смерти, дадутся им красные списки.

Где ты, Рудольфи, мы с Дантом бредем не луговьем,

Третиим Фауст взялся бередить эти струны

Всемировые, а плакать над жалким сословьем

Наших временников станут пустые матруны.

Что Эривань виноградная, что лигурийской

Щедрой земли холодок на вечерней прогулке,

Нимфы пьянеют сегодня от крови арийской,

Завтра им южной Зефиры дадут в переулке.

Нимфы пускай нежат винами-кровью гортани,

Дуют в окарины, пьют молодые нектары,

Видишь, Летиция, встретились мы, Эривани

Града надежнее нет для брачующей пары.

Узких следов милых грешниц во бродниках райских

Туне искать, все хмельные сейчас, данаиды

К нам по цитрариям быстро влекутся, данайских

Сим угощений хватило в шатрах Артемиды.

Нам совенчать божедревок и цинний зеленых,

Темных эльфиров и трепетных милых нимфеток,

Кармного мрамора мало у вечности, оных

Только успенные могут найти меж виньеток.

Черных виньет, возгорящихся мелом траурным,

Кои таят в гефсиманских сандалах гиады

С грифами вечности, мы ж побережьем лазурным

Вечно и будем свои совершать променады.

 

Яков Есепкин

На смерть Цины

Четыреста тридцать первый опус

Фавны оперы нас охранят,

Веселяся, витийствуйте, хоры,

Сводность ангели тусклые мнят,

Режут цоколь мелки Терпсихоры.

Белый царь ли, мышиный король,

Всё б тиранить сиим винограды,

Темных свечек заждался Тироль,

Негой полны Моравии сады.

И куда ж вы несетесь, куда,

Италийские ангели требы,

Нас одела иная Звезда

Во гниющие мраморы Гебы.

Четыреста тридцать второй опус

Раскрошили юродские тьмы

Гребни желтые наших полотен,

А и золото сим для Чумы,

С кистью Брейгель,Ероним бесплотен.

Кто успенный еще, алавастр

Виждь и в нем отражайся, каддиши

Нам ли чаять во цветнике астр,

Львы умерли и здравствуют мыши.

Сколь начнут адострастно гореть

За Эдемом белые цесарки,

Мы явимся - камен отереть

И сотлить перстной желтию арки.

Четыреста сорок четвертый опус

Тисов твердые хлебы черствей,

Мак осыпем на мрамор сугатный,

Где и тлеет безсмертие, вей

Наших сводность жжет сумрак палатный.

Шелк се, Флория, что ж тосковать,

Лишь по смерти дарят агоние

Из партера бутоны, взрывать

Сех ли негу шелковой Рание.

В Александровском саде чрез тьмы,

Всекадящие сводные тени

К вялым розам тянулися мы --

Днесь горят их путраментом сени.

Четыреста сорок пятый опус

С Ментой в мгле золотой предстоим,

Лишь для цвета она и годится,

Алым саваном Плутос таим,

Гея тленною мятой гордится.

Крысы выбегут хлебы терзать,

Маки фивские чернию веять,

Во столовых ли нощь осязать,

Ханаан ли хлебами воссеять.

Сем путраментом свечки тиснят

В изголовьях царевен синильных,

Яко гипсы кровавые мнят

Всешелковость их лон ювенильных.

 

Яков Есепкин

На смерть Цины

Четыреста шестьдесят девятый опус

Где путрамент златой, Аполлон,

Мы ль не вспели чертоги Эдема,

Время тлесть, аще точат салон

Фреи твой и венок – диодема.

Шлейфы Цин в сукровице рябой,

Всё икают оне и постятся,

Се вино или кровь, голубой

Цвет пиют и, зевая, вертятся.

Кто юродив, еще именит,

Мглу незвездных ли вынесет камор,

Виждь хотя, как с бескровных ланит

Наших глина крошится и мрамор.

Четыреста семидесятый опус

Полон стол или пуст, веселей

Нет пиров антикварных, Вергилий,

Ад есть мгла, освещайся, келей,

Несть и Адам протравленных лилий.

Разве ядом еще удивить

Фей некудрых, елико очнутся,

Будут золото червное вить

По венцам, кисеей обернутся.

Наши вишни склевали давно,

Гипс вишневый чела сокрывает,

Хоть лиется златое вино

Пусть во мглу, яко вечность бывает.

Четыреста семьдесят первый опус

Капителей ночной алавастр

Шелки ветхие нимф упьяняют,

Анфиладами вспоенных астр

Тени девичьи ль сны осеняют.

Над Петрополем ростры темны

И тисненья созвездные тлятся,

Виноградов каких взнесены

Грозди к сводам, чьи арки белятся.

Померанцы, Овидий, следи,

Их небесные выжгут кармины,

И прельются из палой тверди

На чела танцовщиц бальзамины.

Четыреста семьдесят второй опус

Изольется бескровный псалом,

Возрыдают о мертвых эльфиры,

И тогда над вечерним столом

Тускло вспыхнут свечные гравиры.

Ах, притроновый славен удел,

Только славы, Господь, мы не ждали,

Раев цитрии кто соглядел,

Свеч не имет, где с кровью рыдали.

Убран, Господе, стол и всепуст,

Ищут дочери нас юродные,

И серебро точится из уст

На свечельницы те ледяные.

 

ты можешь для начала сформулировать-для чего тебе душевные излияния именно в рифме ,а не в прозе...мате и т.п.?

Ты в курсе ,что слово пиз..ец-может заменить кучу трагедий по нюансам произношения? Вплоть до Шекспира ставшего верхом знаний у афроамериканцев ?

 

Яков Есепкин

На смерть Цины

Четыреста семьдесят третий опус

Грасс не вспомнит, Версаль не почтит,

Хрисеида в алмазах нелепа,

Эльф ли темный за нами летит,

Ангел бездны со адского склепа.

Но легки огневые шелка,

Всё лиются бордосские вина,

И валькирий юдоль высока,

Станет дщерям хмельным кринолина.

Лишь картонные эти пиры

Фьезоланские нимфы оставят,

Лак стечет с золотой мишуры,

Аще Иды во хвое лукавят.

Четыреста семьдесят четвертый опус

Всех и выбили нощных певцов,

Сумасшедшие Музы рыдают,

Ангелочки без тонких венцов

Царств Парфянских шелка соглядают.

Хорошо днесь каменам пустым

Бранденбургской ореховой рощи

Бить червницы и теням витым

Слать атрамент во сень Людогощи.

Веселитесь, Цилии, одно,

Те демоны влеклись не за вами,

Серебристое пейте ж вино,

Украшенное мертвыми львами.

Четыреста семьдесят пятый опус

Подвенечные платья кроты

Сотаили для моли в комодах,

Цахес зол, а пурпурные рты

Шелкопрядов толкуют о модах.

Се камелии, нежат они

Дам бальзаковских лет и служанок,

Тайно Эстер манили огни

К юной Кэри от вей парижанок.

Источись, вековая тоска,

Нас оплакали суе теноры,

Падшей оперы столь высока

И лиются под ней фа миноры.

.

Четыреста семьдесят шестой опус

Тайной вечери бледных детей

Берегут фарисеи теченье,

Вьются локоны близу ногтей,

Свечки смерти вершат обрученье.

Орлеанскую деву любить

Розокудрым вольготно амурам,

Разве детки венечных убить

И могли насмех угличским курам.

Бьют начиние, трюфли едят,

Пьют не чокаясь фата-морганы,

И кровавые тени следят

В царских операх Юзы и Ханы.

 

Яков Есепкин

Стансы

Снова листья бурые под снегом

Будто заметались в полусне,

Вспыхнул над мерцающим ковчегом

Лунный огнь в пурпурной вышине.

Значит, все еще владеет нами

И в миры иные не ушло

Вставшее над снежными холмами

Осени прощальное тепло.

Хватит ли его для оглашенных,

Время колокольчиков темно,

Литий по церковным совершенных

Слышать фарисеям не дано.

Вижди, как хромающий Мазепа

С Карлом венценосным говорит,

Петр внимает речи их из склепа,

Гетмана и служек не корит.

Много божевольных в мире, каста

Нощная, миражи серебря,

Пирствует, слепая Иокаста

Балует зефирами псаря.

Мертвые помазанники черни

Новые урочества дают,

Редкие волошковые терни

Багрием свивая, предают.

Пуст, Гораций, мраморник эпохи,

Некому воздвигнуть монумент,

Нищенские даровали крохи

Челядям за царский диамент.

Явлен аще столп нерукотворный,

То мемориалии печать,

Нет царям почета, гладоморный

Рок их, тщетно к ангелам кричать.

Нам еще судить ли сех доверят,

Что искать сочувствия толпы,

Вервию притроновою мерят

Век александрийские столпы.

Смерть есть сон, мерцают в тусклой глине

Млечные волнистые зубцы,

И горят у мертвых на помине

Звезды тверди, вечные пловцы.

Замков и костелов небоскаты

В темной ряби, и уже простор

Истончен луной, его агаты,

Заостряясь, ранят милый взор.

Через миг один придавят вербы,

Пруд и церковь черные катки.

И на световом тогда ущербе

В бездну глянут наши маяки.

 

Яков Есепкин

Созерцание

Пред собранием вод

Сельский полдень разверзся над нами

И дрожащий набросил атлас,

За колхозными пряча стогами

Золотой белогрудый запас.

Зыбким блеском текучего зноя

Привечают купальщиц брега,

Ныне юные Дафнис и Хлоя

Прибежали на эти луга.

Денно голые жизни утюжит

Диск горящий, несясь от зимы,

И пространство келейное рушит,

Храм простора, где губимся мы.

Что безрукие плачут невесты,

Им еще ветхий август белить,

Вить розарьем незвездные кресты,

Сумрак Божий очами палить.

Яко вышли смертельные сроки

И мелки невода рыбарей,

Пусть галдят болобаки-сороки

Над хоромами славских царей.

Андеграунд нас вывел в подземку,

Мало Коре гранатовых вин,

Подплетем к терниям хризантемку,

Смерть раскрасим во честь именин.

Именитства всеземные наши

Вечно были в миру веселы,

Пеньтесь деесно, горькие чаши,

Птах каверные ждут ангелы.

Август, август, сей морный розарий

Только ангелам падшим знаком,

От барочных сооперных арий

Князь не может вильнуть языком.

Днесь кровавые ищут графини

Молодых златогорлых певцов,

И высоки тристийские сини,

А не выше алмазных венцов.

Речи нет, а каждят наши гаты,

Венценосным свеченье дарят,

Одевают пустые фрегаты

Цветью роз и скитальцев мирят.

От предчувствия гибели скорой

Не избавиться им никогда,

Столь торжественна высь, пред которой

На глазах тяжелеет вода.

Позлаченые смертью ромашки,

Колокольчики в черной стерне

Как хоругви античные тяжки

И умрут на полдневном огне.

 

Яков Есепкин

Парии в городе

Уж на роду или на лбу

Написано такое было,

Но скорую его судьбу

Здесь надвое переломило.

Кармином свеч обагрено

Преображение былого.

Быть может, смерть и есть одно

Каллиграфическое слово.

Все плотно замели снега,

Погибельно блестя в порталах,

Ступала здесь ее нога,

Коль свята жизнь и в листьях палых.

Теперь, когда восход уныл

И вьюги сквозь сердца змеятся,

Доколе хватит слабых сил --

Теням их навсегда прощаться.

А как Цирцеи уследить

К чертогам алчное стремленье,

Ей слух и может усладить

Глухих невинников томленье.

Цетрары мятные лежат

Высоко, святый Вседержитель,

Светила вечные дрожат

И узок вход в Твою обитель.

Почто винтовье чернь взяла,

Рекут изгоем корсиканца,

Елены тайность не спасла

Всеимператорского глянца.

Ах, рая нет, чудесный сон

Монашки злые навевают,

Где храм их, где и Геликон,

Дымы акропли закрывают.

Смотри, Алипий, как темно

Льет Феофан цвета благие,

Еще гудит веретено

И тени блещут дорогие.

Безумцы розовые чтят

Суровый мраморник столетий,

Сим разве ироды простят

Флеор мечтаний на день третий.

Под красным золотом небес,

Векам грозящих звездным часом.

Пылает Циминийский лес

За геральдическим каркасом.

Ночь золотят материки

На безвоздушном перепаде,

Лишь смерть развяжет языки

Им в черном стоугольном граде.

 

Яков Есепкин

Райцентр в метрополии

Паратрюизм

I

Райцентр мелководной рекой

Спешит в допотопное устье.

Над эрою мертвой петлей

Повисло его захолустье.

Лицейской науки гранит

Суть радужной свечки огарок,

Развеял пыльцу аонид

Акрополь под сводами арок.

Кусты, поэтичнее саг,

В плену тошнотворной свободы

Стоят, словно их натощак,

Без трапезы бросили в воды.

Хотя далеко ледостав,

Оркестр их болезненно редок,

Но избранный нужен состав

Для камерной музыки веток.

Шиповника триосонат,

Астральных ромашковых арий

Не слышно, лишь странно горят

Левкои и черный розарий.

Материи всей бытие

Утратило смысл и названье,

И быт продолжает свое

Абсурдное существованье.

Теперь не завлечь, не завлечь

К святым богоносным высотам

Распявших великую речь,

Судьбу отыгравших по нотам.

Воистину были жалки

Обрезные туне муары,

Ломались ли души в куски,

Еще не по лотам тиары.

Встают из-за розовых парт

Трагедии и фарисейство,

И в провинциальный соц-арт

Вплетается низкое действо.

Но патриархальный уклад

Измерен до тайного срока.

Разлит по чернильницам яд,

А праведность выше порока.

??

Когда б лицезреть и могли

Картины иные предтечи,

От бедной кривицкой земли

Равно излились эти речи.

Печали столетий былых

Народной молве не оплакать,

Из новых икон пресвятых

Сочится кровавая слякоть.

Что делать, фон Клейст, по стране

Идет перемена устоев,

И гаснет на длинной волне

Стон мелоса в «Banku przebojow».

Высок тридцать третий восход,

Но жжется небесное око,

И ранит нахлынувший год,

Как лезвие бритвы -- жестоко.

Хор гибнет, развенчан герой,

В убойной росе новый гений,

И Парки на вечный покой

Уходят до судных мгновений.

Высокий готический штиль

Расплавился в протуберанец,

На тысячелетия шпиль

Лег черного золота глянец.

Он бренную землю покрыл

Воздушной холодной вуалью,

Ан легче нет ангельских крыл

Пред грозной державною сталью.

Окрест содроганье небес

Библейских внимают колхозы,

А в центре -- унылый собес,

Неяркой фольгой блещут розы.

Долит сновидений эфир

В бальзам василькового сбора,

Порой украшает надмир

Банкетным сверканьем Аврора.

Увяз под воскресным дождем

Каблук твой в размешенной глине.

И счеты с судьбою сведем

Сейчас, и заглохнем отныне.

 

Яков Есепкин

Электрическое лицо

Реставрация смерти

Содрогнулась душа только раз,

Но осело внутри напряженье.

Электричество будто алмаз

Режет странное изображенье.

Покачнулся престольный штатив,

И в просеянном безднами свете,

Раздвоясь, мировой объектив

Смерть представил на фотокассете.

Распадается белый овал,

Если хроника дня оживает,

А едва освещается зал --

Он горит и людей убивает.

Фауст, помнишь иные миры,

Те ж меловые тусклые маски,

Щедро все окупились дары,

Мыши с писком порхают из ряски.

Я встречал и в адницах пустых,

Где нельзя королей их востретить,

Молью битые тени святых,

Коим нечего смерти ответить.

Хороша наша жизнь, а одно

Мало стоит у вздорной Гекаты,

Подносите чумное вино,

Станем пить, буде ангели святы.

Будем яд ваш, желтовницы, пить,

Фарисейские слушать реченья,

У лабазников нынче купить

Можно трути для ангелов мщенья.

Вот пирует Царица-Чума,

Льет нам в рюмки чурные нектары,

От безумия горе, ума

Недостаток повсюду и чары.

Фарисеям зачем возражать,

Мироволенным книжников ордам,

Пусть вечереют, красные жать

Время свечи, их дарствовать лордам.

Равно столпников тьмы предадут,

Не выносят бессмертия черви,

Томы книжные кровью сведут,

Раздарят недовешенным верви.

Свечек морных, тесьмой извитых

Череновой, снести ли возбранно,

Чтите мертвой сиренью святых,

Белоцветностью небо охранно.

Чур, с Гиреем Баграт их возьми,

Хан ли, царь станет балие править,

Шевелят пусть в музеях костьми,

Нас и можно серебром оплавить.

 

Яков Есепкин

Дует северный ветер

Что горело в пространстве тяжелом

И для нас, на века сорвалось,

Ветер плачет в ракитнике голом,

Мрак подъят на искрящую ось.

От готических замков холодных,

От летающих вычурных стен

Как взнестись ангелам до разводных

Небоцарствий, не внемля камен.

Тронут патиной мертвый декорум,

Всюду тленье и райский дурман,

Теней замковых блещущий форум

Пьет фиоловый нежный туман.

Штиль фламандский скрывает упадок,

Морный контур взыскует небес

Для блуждающих путников, сладок

Сон их тихий, высок интерес.

Здесь ли видели бойные музы

Златогорлых певцов хоровых,

Стали мрамором тайные узы,

Единившие сомны живых.

Взор Шарлотты печален, харизма

Пуаро белой пудрой взята,

На сиреневый прах дуализма

Нега эллинской тьмой разлита.

Ах, сюда бы Пикассо, в каденций

Зазеркалье, ко пудрам витым,

Бить амфоры Пальмир и Флоренций,

Усом фридам грозить золотым.

Но блюдут англосаксы манерный

Черный флеор скитальческих саг,

Мертв Рудольфа блюститель каверный,

Тальком пурпурным вит саркофаг.

Не безумствуй, еще уберутся

Ангелочки во жертвенный флер,

Вечно лики хотя не сотрутся,

Их Господь милосердный отер.

Пресветлил Он кровавые тени,

Кровь на раменах снега белей,

Выжжем пеплами древние сени –

Будет морок еще тяжелей.

Скоро в залах, окованных глянцем,

Смерть померкнет, и в темную даль

Вместе с дней светоносным багрянцем

Улетит, нагнетая печаль.

Скоро вниз упадут с торной трассы

Расширяющиеся миры.

И раздавят, в пустые атласы

Разлетимся с тобой, как шары.

 

Яков Есепкин

Черная белизна на портрете

Напрасно плел небесный свет

Узор надмирного соцветья.

Нахлынул день из бездны лет

И нет старинного бессмертья.

Одна серебряная ось

Сияет в мороке вселенной,

Держа все то, что взорвалось,

Перегорело в жизни бренной.

Сырое зеркало весны

Еще хранит отображенье

Сугробов талой целины,

Но в прошлом каждое движенье.

Деревьев тусклый фейерверк.

Зенит окрасил и округу.

Рвануло с пенным слитком вверх

Диск Ра -- по золотому кругу.

Все так, он зрим земным торгам

Да пилигримам инфантильным,

Но циклос помрачился там,

Где и горел огнем субтильным.

Лег рыхлый снег. Под ним листвы

Кровавая помада в цвете.

Размыты блеск и хлябь канвы

На вытекающем портрете.

Свечою млечною горит

Фантом пространства и деннице

Пересылает вечный хит

Богоявленья в психбольнице.

А там царит амбрэ «Clema»

И аромат амонтильядо

Свергает избранных с ума,

Респект сему, коль так и надо.

Искрится, рея тяжело,

Над нами траурное знамя,

Но все, что мраком обожгло,

Не покоробит смерти пламя.

На лики блеклый снег налип,

Фигуры полые запали.

Подъяты на колонны лип

Полуразрушенные дали.

В грезеток бьют наверняка

Своими стрелами амуры,

Ах, страсть весенняя мелка,

Оне унылы и понуры.

Днесь прямо в цоколи гробниц

Смерть залетает и румяна

Опять кладет на мрамор лиц,

Днесь рану сокрывает рана.

Взвиваясь, падают назад

Тройные небеса в разводах,

И сквозь листву мерцает ад

В слоистых черно-белых водах.

Мы долго Тартар юровой

Лукаво с Дантом воспевали,

Сейчас откликнись, кто живой,

Кому цетрары даровали.

Высок притроновый удел,

Ярки небесные чертоги,

Сапфирный князь их соглядел

И свил розницами пороги.

Лежат в левкониях они,

Их розным флером застилают

Косые адские огни

И суе ангели пылают.

Зачем о мраморниках тлеть,

Когда сие давно пустые,

Нельзя одесным уцелеть,

Хотя пусть гибнут, как святые.

А были праведники мы,

Адских садовников корили,

Гореть нельзя в гравирах тьмы,

Созвездно всех миротворили.

И что успенным горевать,

Жечь вспоминанием пенаты,

Хоть будем венчики сбивать

С елинок, чары тлить из ваты.

Подарят жемчуги светил

Снегам бескровное блистанье,

И полночь крепом тяжких крыл

Покроет наше угасанье.