ЯКОВ ЕСЕПКИН | страница 21

Яков Есепкин

На смерть Цины

Четыреста тридцать первый опус

Фавны оперы нас охранят,

Веселяся, витийствуйте, хоры,

Сводность ангели тусклые мнят,

Режут цоколь мелки Терпсихоры.

Белый царь ли, мышиный король,

Всё б тиранить сиим винограды,

Темных свечек заждался Тироль,

Негой полны Моравии сады.

И куда ж вы несетесь, куда,

Италийские ангели требы,

Нас одела иная Звезда

Во гниющие мраморы Гебы.

Четыреста тридцать второй опус

Раскрошили юродские тьмы

Гребни желтые наших полотен,

А и золото сим для Чумы,

С кистью Брейгель,Ероним бесплотен.

Кто успенный еще, алавастр

Виждь и в нем отражайся, каддиши

Нам ли чаять во цветнике астр,

Львы умерли и здравствуют мыши.

Сколь начнут адострастно гореть

За Эдемом белые цесарки,

Мы явимся - камен отереть

И сотлить перстной желтию арки.

Четыреста сорок четвертый опус

Тисов твердые хлебы черствей,

Мак осыпем на мрамор сугатный,

Где и тлеет безсмертие, вей

Наших сводность жжет сумрак палатный.

Шелк се, Флория, что ж тосковать,

Лишь по смерти дарят агоние

Из партера бутоны, взрывать

Сех ли негу шелковой Рание.

В Александровском саде чрез тьмы,

Всекадящие сводные тени

К вялым розам тянулися мы --

Днесь горят их путраментом сени.

Четыреста сорок пятый опус

С Ментой в мгле золотой предстоим,

Лишь для цвета она и годится,

Алым саваном Плутос таим,

Гея тленною мятой гордится.

Крысы выбегут хлебы терзать,

Маки фивские чернию веять,

Во столовых ли нощь осязать,

Ханаан ли хлебами воссеять.

Сем путраментом свечки тиснят

В изголовьях царевен синильных,

Яко гипсы кровавые мнят

Всешелковость их лон ювенильных.

 

Яков Есепкин

Изоляция

Цитадель февраля

Скорбь, яко голый провод к Богу.

Дотронулись, ан ток сильней

Ударил, чем эфир -- дорогу,

Чем изоляцию -- Орфей.

Напрасно внемлют меццониты

Сейчас гармонию музык,

Они с божественностью слиты,

Но чуден тристии язык.

Моцарта реквием высокий

Иль Брамса души холодит,

Взирает ангел темноокий

С небес и ауры следит.

А что следить их, духовидцы

Сирени розовые пьют,

В шелка порфирные иль ситцы

Огнь восхищения лиют.

Когда певец времен заложник

И разве серебро одно

Считает нощно, как острожник

Лета, грядущие темно.

Иль пусто, эта аксиома

Страшнее сказок на крови,

Герою всякому знакома

Цена взыскующей любви.

Молчать возбранно псалмоносцам,

Им речь бессмертие велит,

Эдема персть милоголосцам

Близка, но души не целит.

Сердечки тлеют музыкантов,

Богопомазанных певцов

Лишить ли участи атлантов,

Косых избавить ли венцов.

Тоскуем, Дант, пием цикуту,

Кого ты раем совлекал,

Певец стремится к абсолюту,

А несть чарованных лекал.

Тоска царит и в книжных замках.

Где тени роз пьют огнь зимы,

И меловой в картинных рамках

Мир волшебства грозней чумы.

Здесь вторглись в злато и фаянсы

Очей алмазны острия,

Как в Царствии земные стансы,

Лишившись тотчас бытия.

Тебе и ангел не поможет

Взлететь на миг теперь в зенит,

И умереть зимой не может

Кто был пред осенью убит.

 

Яков Есепкин

На смерть Цины

Пятьдесят первый опус

Сколь весною урочно письмо,

Аонид лишь брильянтами тешат,

Вейтесь, звезды, Асии трюмо

Нас явит и Цианы опешат.

Хоть архангелы помнят ли сех

Златоустов, терницы вознимем –

Соглядайте еще в небесех

Вишни, агнцев, мы золото имем.

Вакх нестойкий астрал оцветил,

Где порхали блеющие Евны,

Их туда ль и со ядом впустил

Падший ангел успенной царевны.

Шестьдесят шестой опус

Будет майский ли сад под луной

Во холодной опале томиться,

У Гиад воспируем весной,

Аще некуда боле стремиться.

Скоро вишни блаженный туман

Перельют в золотые рубины,

Стоил истин высокий обман,

Златоуст – диодем из рябины.

Выйдет Фрида младенцев искать,

Лишь увидит пустые камеи,

И начнут гости ядов алкать

За столами, где веются змеи.

 

Яков Есепкин

На смерть Цины

Четыреста семьдесят пятый опус

Чермных роз ароматы пьянят

Бедных рыцарей, бледных апашей,

Май вознесся и кущи манят

Див и агнцев порфирною чашей.

Обернитесь, Гиады, камней

Мы черствее, из штофов меловых

Яд цедим, соглядая теней,

Буде пир во трапезных столовых.

Как упьется аидская рать,

Ханаан черепки отсчитает,

И явимся тогда умирать

В майском золоте, кое не тает.

Четыреста семьдесят шестой опус

Май волшебный, цвети и лелей

Тень Венеции, злать Одеона,

Мы любили небесность аллей,

Изваянья - призрачней Сиона.

Фей белили те гипсы и вот

Мглой портальный лишь сад овевают,

Вьют юдицы лозою кивот,

Днесь однех нас, однех убивают.

Хоть скорей, ангелочки, сюда

Отлетайте, под сени пустые,

Всё меж губ наших рдеет вода

И точатся в ней тьмы золотые.

 

Яков Есепкин

На смерть Цины

Четыреста семьдесят седьмой опус

Мел и мрамор с фаянсовых лиц

Докрошит златописная вечность,

Лей, август, хоть бы роскошь столиц

На лилейных старлеток увечность.

Не блюла Финикия венцов,

Одеона во слоте зерцала,

Шелк совьется - виждите певцов,

Коих эта юдоль не взерцала.

Чела наши доселе темны,

Звезды пьем и свечей благовонных

Яд лиется в цариц ложесны,

Опочивших меж шелков червонных.

Четыреста семьдесят восьмой опус

Яду сахарным вишням, под эль

И арак стелят черные шелки,

Плачет Эстэр, вздыхает Эдэль,

Круг их пляшут бумажные волки.

Мнится девам земля Сеннаар,

Сколь оцветники неба не имут,

Из юродных выглянем тиар,

Нимб ужель отравители снимут.

Звездных этих веретищ сносить

И дано ли пурпуру юдицам,

Будут, будут оне голосить,

Мрамр идет к нашим каморным лицам.

 

Яков Есепкин

Эпитафия

Э.По

Вязь эпитафии тяжка,

Крася истерзанный трон,

Жжет золотая ромашка

Царство загробных времен.

Улочки тонут в тумане,

Узкие зданья, бульвар.

Где-то у ангелов Анни,

Где-то на небе Эдгар.

Струйно горят херувимы,

Чествуя сонмы благих,

Господом только хранимы

Нежные рамена их.

Как и взорвать эти замки,

Стоны ль валькирий звучат,

Вижди, кровавые лямки –

Остия наши точат.

Будут еще анфилады

В масляной готике тлесть,

Райские петься рулады,

Коим созвучия несть.

Поздние сумерки снова

Смерть одевает в багрец,

Своды небесного крова

Снов замыкает венец.

Я ли бежал за толпою

И пролетал Азраил

Утром с разлитою мглою

Меж ханаанских белил?

Мороком черное ложе

Нам застилают во сне,

Видит сие правый Боже,

В бледном красуясь огне.

 

Яков Есепкин

Зеркало в Северной Пальмире

Високосный август

Разлетелось время золотое

Вкривь и вкось в пространстве мировом,

Хоть еще с веселою душою

По музейным улицам идем.

Нам недалеко теперь до мига

Расставанья с тяжестью мечты.

Вечных царств готическая книга

Возжегает в пурпуре листы.

Мартобря ль какого не избыли

Пифии холодность, но хотят,

Чтоб и темных адников любили,

Прочь из андеграунда летят.

Топкий лед гортензий беловлажных

Исаакий растворил в огне

Гордом, Царскосельский из миражных

Плиток выбит на стальной стерне.

Помнишь, как честное нам зерцало

Дарствовали нежные волхвы,

Серебром оно и премерцало

В патиновой серости Невы.

Были дарования урочны,

Трижды мы засим не отреклись

От Богомладенца, но морочны

Сами издарители, теклись

Золото и мирт свитой в Обводном

Брошенном канале, где искать

Дар еще таинственный, о модном

Следует безмолвствовать, алкать

Истины по юности прекрасной

Можно разве смертникам, а мы

Жизнь любили странной и неясной

Времени любовью, буде тьмы

Адовские десно расточатся,

Время повернется вспять, сюда

Агнцы набегут, чтоб наущаться

Вере и бессмертию, года

Туне всех к презренной прозе клонят

Рыцарей гусиных перьев, их

Вывел Александр на смерть, хоронят

Век они собратьев дорогих.

Счастье от невежества временно,

Нет иного счастия, четверг

Каждого пиита неизменно

В мире караулит, кто отверг

Модности пурпурные вуали,

Ветхие муары бытия

Легкого, ответствует едва ли

Смерти за любовь, еще цевья

Холод ощутит и смертный ладан

В области воскурит неземной,

Жаждой ювенильною угадан

Тягостный финал, идем со мной,

Эльфия, наш легкий шаг пенаты

Невские воспомнят, мы засим

Юности беспечные сонаты

Внимем и навечно угасим

Жажду и неясные томленья,

Легкость, легковесность выносить

Пробуют иные поколенья,

Новые безумцы, сим гасить

Наши очарованные свечки,

Бодрствовать полнощно, их Звезда

Станет освещать, оне сердечки

Рвать позванны, темная вода

Нынче у реки державной, эти

Волны мы запомнили с времен

Оных, исчезали по две в нети

Божией, а там и Симеон,

И ловец какой-нибудь неречный,

Моды не узнавший, вновь снуют

О летейских волнах, безупречный

Хор звучит – се ангели поют.

Вдоль свечей понтонных на изломе

Улиц мы пройдем сквозь тень моста,

Ничего уже не видя, кроме

Слез в очах молчащего Христа.

Всяка юность не нужна Отчизне,

На вселенском нежимся юру,

К зеркалу подходишь -- вместо жизни

Отражает черную дыру.

 

Яков Есепкин

Сейчас

Сага обвального времени

В зацветших дырах знак юдоли

Я различал и горний свет

Ловил рукою. Счастья нет

И в наше время общей воли.

Мой голос глох, и разговор

Не слышал Бог. В мозгу и ныне

Столб светит, как мираж пустыни,

Дедовник увивает двор.

Через порог -- и упадешь

Туда, где черти строят рожи,

Яйцеобразной формы рожь

Растет на рожках жабьей кожи.

Сливаясь, краски Радклиф вдруг

Чернили блеклую картину,

И помню я гончарный круг,

И вязкую я помню глину.

Чужда ей времени игра,

Идут к ристалищам големы,

Барочных опер тенора

Пеять не могут, яко немы.

Алтарь мистический сокрыт,

Простора нет для вариаций,

Одна свечельница горит

И та у демонов, Гораций.

По нам ли плакали волхвы

На бедной Родине юдольной,

Безгласы теноры, увы,

Никто не имет ноты сольной.

От лекоруких палачей

Как упастись, лежат клавиры

В пыли сиреневой, свечей

У Коры хватит на гравиры.

Есть в глине крепости печать,

Мы выше мраморов летели,

Напрасно фурии кричать

Над сей крушнею восхотели.

Сулят полцарства за обман

Цари тщедушным полукровкам,

А дале немость и туман,

С фитою ять вредна оловкам.

На партитурные листы

Кривые отблески ложатся,

Мы были истинно чисты,

Сколь эти ангелы кружатся.

Жива погибельная связь,

Еще желанья -- огнь во броде,

И ты их не добьешь, смеясь

Как добивают всё в природе.

 

Яков Есепкин

Мерцающие липы

Пред горящей водой

Вновь согроздья Божеские тают,

Гасится ночной небесный свод.

Были зелены -- и облетают

Липы над слюдой дремотных вод.

Прель в осадке, мраморность покоит

Хор светил, к паденью их клоня.

«Ран» ли выжег скорбный целлулоид:

Линза пленки свилась в желчь огня.

Будто август милованным летом

Умер и в аркадиях воскрес,

Чтобы заварить их крепким цветом

Спитый блеск термических небес.

Музы эти гроздия хранили,

Свечки для помазанных блюли,

Золотом сирийским огранили

Русские степные ковыли.

Времени тяжелое граненье,

Ангели с певцами говорят,

Что музеям варварским сомненье,

Подлинники в копиях горят.

Ах, горят стрекозники полдневно,

Чары малахитам отдают,

Били их амфоры песнопевно,

Сами пусть альковницы пеют.

Плачут разве ангельчики в цвете,

Розные венечия сложив,

Выищут нас демоны о лете

Божием, откликнись, кто и жив.

Зри, пылают огненные фавны,

Тьмы эсхатологии волхвы

Терницею жгут, а Ярославны

Глухо лишь рыдают, как мертвы.

Тусклы очи мраморной Жизели,

Ей ли в небоцарствиях порхать,

Суе цветяные Азазели

Тщатся меж юнидами вздыхать.

Бледный проблеск нитью золотою

Стачивает зелени у Врат,

И уж пред горящею водою

Не столбы позорные стоят.

Столько накопилось мощи в купах,

Света ночи перед новым днем,

Что листва их пробивает купол,

Рвется в космос, в черный окоем.

 

Яков Есепкин

На смерть Цины

Второй эпилог

Вернувшимся из адских областей,

В позоре искупавшимся и чтящим

Свет ложных звезд; в безумие страстей

Не ввергнутым изгнаньем предстоящим;

Прогулки совершавшим в небесах,

Кресты собой украсившим и к рекам

Подземным выходившим, в очесах

Держащим купол славы; имярекам,

Отринутым Отчизной за мечты,

Замученным на поприще славянском,

Отрекшимся друзьям свои щиты

На поле брани давшим; в Гефсиманском

Саду навечно преданным, венец

Из терний не снимавшим и при крене

Светил, хранившим Слово, наконец

Добитым, возлежащим в красной пене --

Что вам скажу? Молчаньем гробовым

Все разом юбилеи мы отметим

И присно по дорогам столбовым

Кровавым указателем посветим.

Тще райские цитрарии прешли,

Их негу возносили к аонидам,

Свечельницы кармином обвели,

Чтоб радовались те эдемским видам.

Герника стоит палых наших свеч,

Горят они златей мирских парафий,

Китановый в алмазах чуден меч,

Годится он для тронных эпитафий.

Лиют нектары морные и яд,

Вергилий, в небоцветные фиолы,

Эльфиров и чарующих наяд

Мы зрели, как нежные богомолы.

Рейнвейнами холодными с утра

Нас Ирод-царь дарил, се угощенье

Оставить мертвой челяди пора,

Не терпит мрамор желтое вощенье.

Оцветники, оцветники одне

Пылают и валькирии нощные

Бьют ангелей серебряных, оне

Любили нас и были расписные.

Ан тщетно злобный хор, клеветники,

На ложь велеречиво уповает,

Позора оспа эти языки

Прожжет еще и чернью воспылает.

И мы не выйдем к выси золотой,

Не сможем и во снах ей поклониться,

Но только лишь для прочности святой

Пусть праведная кровь сквозь смерть струится.

 

Яков Есепкин

На смерть Цины

Триптихи и трилистники

I

Хоть бы скорбь нам простят -- не хотели скорбеть

Мы, Господе, в алтарь Твой затиснулись краем,

Смерды ж бросили всех по карьерам гибеть,

Звоны святны пия, без свечей угараем.

Нищи мы во миру, царевати сейчас

Нам нельзя и сойти невозможно до сроку,

Вот и празднуем днесь, коемуждо свой час,

От пеяний жалких много ль странникам проку.

Змеи тронно вползли в богоимны сердца,

В пухе цветном персты, буде трачены лики,

И Звезда высока, и не виждим венца,

Присно блудные мы, а и бьются калики.

Пусть сердечки свое крепят мор-ангелы

Ко иглице хвойной вместе с златью игрушек,

Снег на елях горит, крася нощно столы,

Всё нейдем балевать -- зло яремо удушек.

Прелюбили пиры, а влачились в рядне,

За любови тоску чад Твоих обвинили,

Весело им теперь сребра пити одне,

Мы, Господь, на крестах разве их и тризнили.

II

Четвергуем теперь, вина красные пьем,

Да порожец равно змейна Смерть обивает,

Как юроды уснут, мы еще и споем,

Горше жизни любовь, а горчей не бывает.

Коли святки горят и стучатся купцы

В наши сени, пускай веселят пированья,

Ан в хорошем кругу и сладят леденцы

Горечь хлебов жалких, нищету волхвованья.

Гурбы снежные днесь постелила сама

Богородице-свет, разукрасила хвою,

Научились молчать, буде присно чума,

И Звезда чрез пухи златью льет моровою.

Мы свободны, Господь, цветно лепим снежки,

Перстной кровию втще осеняем глаголы,

Балаганы везде и галдят дурачки,

Чудотворные те ль заскверняют престолы.

И смеялись оне, слезы ткли во рядны,

Благочинно тряслись, ангелов потешали,

Только в смерти, Господь, мы не стали смешны,

А в бытьи -- так сребром нашу голь украшали.

III

То ли внове январь, то ль, успенье поправ,

Святки льют серебро на отбельные лики,

Гурбы снежно горят вкруг ядящих орав,

Пусть вспоют немоту перстевые музыки.

Как хоругвь, пронесли хвойну цветь до Креста,

Наши ели цвели дольше святочных звонов,

А и доля была не в урок золота,

Кровью скрасили мы бездыханность рамонов.

Вот окончилась жизнь, истекли роднички,

У Ревучих озер собрались неживые,

Побытийно агнцы стали много жалки,

И пеяют псалмы череды хоровые.

Да сановные их восприметим басы,

Рукава завернем -- смердов зреть обереги,

Кровны пухи не бьют мор-пастушки с косы,

Трачен Смертию всяк заступивший береги.

И лукавили ж, нас приводя на порог,

Указуя Звезду, во пирах сатанели,

Сбили чадов, Господь, хоть бы червный мурог

Вижди в смерти -- на нем присно красятся ели.

 

Яков Есепкин

Пурпур смерти

Небесный пурпур нас увьет,

Грядет последний миг,

Когда сердечный звон замрет,

Смерть выпорхнет из книг.

Сознанья ветхий аппарат,

В котором спят века

И губ мембраны говорят,

Жизнь пустит с молотка.

Седые вершники одне

Пылают высоко,

В горийском адовом огне

Шелковье и древко.

Нести кому благую весть,

Мечтой кого дарить,

Эдемы райские ли есть,

Купцов не умирить.

Немые церкови лиют

С холодных куполов

Червную златность и снуют

Здесь крысы от углов.

Давно за Угличем земли

Нет царской и святых,

Мертвым положены угли

Сновидений златых.

Иль немость далее одна,

Так время пировать,

Глотнем в бессоннице вина,

Чтоб хлеб упоевать.

Брелок у ангела чудной,

Пеяет над столом,

Со змейкой ключик вырезной

Лихим грозит числом.

Тоскуем, друг и брат, ядим,

А крылья остием

Каждятся, весело гудим,

Сколь мертвенно пием.

Кровавых мальчиков парчой

Иглицей не сточать,

Маковой райскою свечой

Их будем с тьмой венчать.

Разрушится императив,

Лишь в пурпуре тенет

Седую бездну осветив

На подиуме лет.

Мертворожденное дитя

Се в шар огня иной

Вошло, стопой не бередя

Предвечный путь земной.

 

Яков Есепкин

На смерть Цины

Четыреста восемьдесят первый опус

Ветхий мрамор с меловых ланит

Докрошим хоть о звездах и небе,

Виждит персть, кто еще именит,

Кто и рек о тлеющемся хлебе.

Пойте, сильфвы, нисан золотой,

Мы ль во шатах сиреневых плачем,

Полны кубки паршою свитой,

Се, тюльпаны мы звездные прячем.

Се обводки тлеенных лилей,

Се тюльпаны, тюльпаны блистают,

Се на ветхость мраморных аллей

Тени мертвых певцов налетают.

Четыреста восемьдесят второй опус

.

Любят розы менины, сурьму

Августовских запекшихся вишен,

Май, август ли, бежим хоть во тьму,

Иреника, здесь ангел не лишен.

Черствость вдов мрамор наших теней

Леденит, и юдольно старлетки

Веселятся, портальных огней

Убегая, теряют балетки.

Золотыя - сегодня висят

Фреи те в околдованных смрадом

Цветниках, и небесность гасят,

Вместе с Летним цветя вертоградом.

 

Яков Есепкин

На смерть Цины

Триптихи и трилистники

I

Даровали, Господь, мертвым чадам Твоим

Тесьмы красной мотки да сребряны сувои,

Боле таинств не ждем, а в рядне предстоим,

Перстов прячем искол за смарагдами хвои.

Серебро, серебро, много ж было его,

Так покрали шары с ёлок жалкие тати,

Снеже черный округ, тлумных звезд святовство,

Царичей неживых весело ль им венчати.

Сестры нас предали в новогодней гурме,

Девы белы влачат по адницам рамена,

Их и лядвий пронять здесь неможно Чуме,

Только розы горят в огне храмного звона.

Мы, Господь, образа неокладные чли,

Азазелей златых во тщете отпускали,

А свилися одно со змеями в угли,

Ах, Твое ангелы нас почто не искали.

Смерть царит на пирах, где юроды поют,

Держим все на замках мы языки предвестны,

Из серебра, Господь, в Рождество и сольют

Закровавленных чад -- слезы наши бескрестны.

II

Подаяний, Господь, воздаяний одних

Нищи каистры полны, у порожца их скинем

Со кровавых рамен -- много ж горечи в них,

Как святарный притвор благодарственно минем.

Торбам тем не вместить разве перстных иглиц,

О златой мишуре агнцев смерды тащили,

Розы выбила Смерть из точащих петлиц,

Свечки в битом сребре небовеи вощили.

А и сами теперь не царим, не поем,

И влачимся слезно в ризмановых ряднинах,

Буде кельхи дадут, за бытье изопьем,

Нету крыльев -- горбы тлеют звездно во спинах.

Страстотерпные с глав посрывали венцы,

Стопы наши язвят черневые колючки,

Белы хлебы несли ко Тебе первенцы,

Обобрали, Господь, голодарные сучки.

Иль приидем в алтарь, ангелочки узрят

Струпья ран да пухи -- кликни чад из притвора,

Бойной кровию, виждь, наши лики горят,

Енчит все у колод окаянная свора.

III

Дале немость, Господь, остаемся молчать,

Пресеклись январи и святочные оры,

Вот и губы свела терневая печать,

Наши кельи пусты, чернь лиется в затворы.

Истекли во пирах слезы солью одно,

Упилися псари мертворожденных кровью,

Как накинут поверх плащаниц нам рядно,

Положится черта иродов суесловью.

А в миру всяк и был без пурпуры венца,

Сокрывали ж псалмы краснобаи конвертны,

И попросят сказать -- не замолвим словца,

Баловство эта речь, от которой мы смертны.

И елико, Господь, чада трачены днесь

Лютой Смертию все, их встречать благонужно,

Нет родни и царевн, только ангелы здесь,

Серебряный потир князем пущен окружно.

И рядились в резье да старизну, хвалы

Воздавали Тебе, бессловесно гибели,

Пусть хотя бы теперь, прескорбя, ангелы

Осенят под Звездой первенцов колыбели.

 

Яков Есепкин

На смерть Цины

Триптихи и трилистники

I

Спрячем в кайстры сребро и приидем туда,

Где псалмы нараспев ангелочки читают,

Безвиновные мы, а легли в невода,

Чтобы значил Господь -- человеков считают.

Гурбы снегов горят, Новый год, яко встарь,

Востречают, хмелясь, индо мертвых царевен

Оживить ли вином, и всехрамный алтарь

Прибран хвоей слезной ан изжертвенно древен.

Лебедь-Господе, мы удушенны гурмой,

Пурпур слит из очес, перебиты рамена,

Виждь колоды в крови, да с цветочной сумой

Каждый ныне -- живи озолотою звона.

Жалко пели Тебе мы во трате хвалу,

Вот и немые все, и собиты свинцами,

Только звезды тризня, подойдем ко столу,

Двиньтесь, тати, алкать вам неможно с агнцами.

Лишь теперь замолчат лиходеи, одно

С перстов им не смахнуть кровобойные пухи,

Не взойти на порог, как откинут рядно,

Господь, нас опознай хоть в струпьях повитухи.

II

Ноги сами нейдут, хоть гурмой сволокли

Агнецов ко хлевам и задушки надели

Под серебро венцов на иродной земли,

Царе, многое ж те на пирах углядели.

Иль зардели тогда слезы бойных агнцов,

На каких словеса присно, Господь, зиждятся

И горят -- узрел Ты винограды венцов,

Да оне Рождества не дали нам дождаться.

Мы одесно испить восхотели с Христом,

Расплатились за то, и двуперстия в терни,

Что нельзя черну смерть отложить на потом,

А и много зело собралося здесь черни.

Как взмахнула косой и к себе позвала

Кровососная мать, чада вейки смежили,

Где Твое ангелы, всё одно прехвала

Святой рати, Господь, ей бы только служили.

Но избыта в бытьи и гробовная твань,

Кличь своих ангелов подбирать царски слеги,

В злате красном та Смерть, и сольет Иордань

Кровь на вина -- превидь чад нищих обереги.

III

Не подъемли главы -- рои бесов кружат,

Белый Господе наш, над Твоими венцами,

Заносили мы их, где и кости лежат,

Ангелы не споют пред светил изловцами.

Тридевятых земель в бытии не прошли,

Божьих царствий узреть не дали убиенным,

Снили только Сынка в кроворозной земли,

И слетал он с Креста на усладу презренным.

Со очей излием как серебро живо --

И уверят засим, в розы выбегут чады

И тогда преглядят, человекам сего

Зреть неможно никак, паче их черноряды.

Что ж, истешились все не в пример чернецам,

Поелику равно вещунов потешали,

Перевертни пускай обернутся к венцам,

Им и кольца свое, обереги вещали.

Вседержитель небес, здесь одне восстоят

Прехвалители Тя, нету прочих за нами,

Иль теперь нашу Смерть фарисейски стаят

И опять увиют бойных чадов ряднами.

 

Яков Есепкин

На смерть Цины

Триптихи и трилистники

I

Василиса бела да черны уголи

Вежд успенных ея, во сукровице чады

Мертвых царствий свинец бойно, княже, прешли,

Так вкушать им теперь серебро-винограды.

Ах, Господь, рукава наши присно пусты,

Достигают земли, всё мы их воздымаем,

Колядуют пускай ангелочки златы,

Вижди, Господь, как мы днесь терницу снимаем.

Не венчание то и не венчаных бал

Царичей, собрались на трапезу юроды

Без венцов и колец, буде Смерти навал

Тяжек столь, хоть в тризне сыщем царския броды.

Красен райский миндаль, по Капреи ль садам

Ароматы его расточаются хмельно,

Тянем персты свое ко небесным ладам,

Чу, из усн черневых льется пенье убельно.

Вседержитель-Звезда, мы давно не вражим,

Нам в отверстые рты вбили глинищу кирки,

При цветках золотых убиенны лежим,

В скостеневших перстах прячем черствы просвирки.

II

Изо смерти, Господь, воспросить ли живых,

Розок черных сорвать уподобятся ль чады,

Сбили перстных птенцов, обочь стогн смотровых

Волочат – пухом их зацвели вертограды.

И не нужно теперь соглядать кружевниц,

Нет их рядом, а всех обокрали положно,

Лиры прятали втще за рядны багряниц,

Ни Европу спасти, ни похитить неможно.

Аз и узрел одну в неге хвойной терни,

Тонко друга поет под иглою диавла,

Балевать в Рождество, так пеяют: «Распни»,

Звезды шьют царичам за Симона аль Павла.

Исполать же пирам, на каких мы были,

Где Твои ангелы морных чад не признали,

Пили всё за Тебя и в наклад обрели

Черневые кресты, дабы здесь не шмонали.

Слышать нас не вились юродивые тьмы,

Поспешали добить, проколоти языки,

В сребре хоть опознай, в черном сребре тесьмы –

Тлеют нощно Твое преслезные музыки.

III

Со церковных свечей много чаду и мглы,

Не осветят звонов, так стусуют колоды,

Дождалися одно мы, Господе, хулы,

Красен мир не для нас, как царят в нем ироды.

Вечный промысел днесь позабыт, и царей

Завлекли под рядны тучнолядные девки,

Человеков ловцы разбежались, Андрей,

Рыбы ль всплачут по ним прегорчей божедревки.

Рождество, Рождество, не узрели Звезды

Ни князья, ни птушцы, ни пировны лабухи,

И лядают оне ж у измертвой воды,

Кличут Смерть в толоку – плести бельные пухи.

Али крикнуть, Господь, гробно в твердь вопиять,

Хоть по бытьи вплести кровь-слезу во молебны,

Под обух ведь легли, дабы здесь предстоять,

В мед макати персты, крохи потчевать хлебны.

Отпили мы свое, вот зашли на порог,

Прячем в кайстрах нищих огонечки-альбомы,

Нет серебра у нас, Вседержительный Бог,

Стерли кости, бия в кровотлумные бомы.

 

Яков Есепкин

На смерть Цины

Триптихи и трилистники

I

Не изжити, Господь, агнцам страхи Суда,

Поржавели в сребре херувимские трубы,

Ангелки умерли, так созвали сюда

Неживых царичей чернецы-страстолюбы.

Смерти ждали, равно ж неурочно пришла,

В очесах агнецов и Звезду угасила,

С елок сняли шары – кутией зазвала,

Пировать нам теперь, аще Божия сила.

Вижди, нет у жалких и цветочных рядниц,

И музыков они удушенных не спрячут,

При Ироде пили, ныне падают ниц,

Над колодами пусть векоприсно и плачут.

Лиры наши тяжки и были на миру

Пурпурово красны, индо кровию мылись,

Хоть чрез хвою преслышь всенощную игру,

В Новогодие мы страшным сном охранились.

И взошли, свет-Господь, на пороги Твое,

И с собой занесли те котомки да тесьмы,

Перервалось одно бойных чад житие,

Нет вкруг червных пухов, только, Господе, здесь мы.

II

Воскресение вновь да Твое ангелы,

Святый Господе, чад не исцелят от скверны,

Страхонемые мы, не поем прехвалы

Нас вечор извели, даже мальчики серны.

Чур, игрушки горят в среброхвойной гурбе,

Хоть паяцы Твои, а восчествуем святки,

Всяк златится, тризнясь, но приидем к Тебе,

Девы бельны в гробах шьют ли царичам латки.

Не пускали, Господь, тати нас на пиры,

Злокалечили всех, что ж окладно креститься,

Коль сокрали с елей нищи тесьмы-шары,

Будет им балевать, по трапезным святиться.

За престольной возней не блажались в терни,

Так наслушались всласть сатанинских пеяний,

Пурпур выливши, днесь умерли для родни,

С перстов донных и Смерть не берет подаяний.

Только, Господь, Звезда превысоко стоит,

Льются звоны в нощи, ах, по нам эти звоны,

Цвет-иглица досель червны слезы таит,

Узри в них бойных чад, вижди наши короны.

III

В Гефсиманском саду черный морок доднесь,

Тьмы блудниц-вояров и понтийская стража,

Нищий царич ходил да безмолвствовал здесь,

Рек иным Божий Сын – вот жалкая пропажа.

Все Иуда никак не укажет перстом

На блажного царя, бледны юноши персты,

Кровью вейки точат, жить ему со Крестом,

На осине висеть, буде усны отверсты.

«Волошковый Сынку заплетайте венец, –

Прекричим ко блядям в изголенные чресла, –

То не Смерти-косы, но бытья первенец,

Ждите царствия, коль ваша похоть воскресла».

Ах, Господе, ступни мы скололи в раю,

По аднице прошли, двоеперстия наши,

Яко змеи, хранят разве славу Твою,

Иисусе в терни как сыскати, не зряши.

И не видно Тебе агнцев бельных и чад,

Простиравших к Звезде воспробитые длани,

И теперь ли узришь чермный наш вертоград –

Он кровавей стократ зеленей Гефсимани.

 

Яков Есепкин

На смерть Цины

Четыреста восемьдесят третий опус

Се Вифания мертвых святых

Одевает лишь в мрамор столовый,

Се вечерии див золотых:

Шелк и млечность, иль пурпур меловый.

Лозы сад увивают и мглы,

Всяк юродивый сыт, а невесел,

Ах, тлеются пустые столы,

Как и выпорхнуть Цинам из кресел.

Как оне и могли обмануть

Ангелков и свести червотечность

С желтых лиц, и тлетворно уснуть

Меж цариц, увиенных во млечность.

Четыреста восемьдесят четвертый опус

.

Молвим лишь - четверговки бегут,

Меловые тиснятся кимвалы

Сукровицей, и кафисты лгут,

Пировые сие ли, подвалы.

Спи, Эдель, мрамр всеядных зерцал

Ветошь звездная чернью питает,

Кто живой, эту сводность взерцал,

А Электра иных почитает.

Ах, в сиреневом чаде вольно

Остудиться навеки молчавшим,

Виждь хотя бы несущих вино

Во нисане расцветшим и павшим.

 

Яков Есепкин

На смерть Цины

Триптихи и трилистники

І

Аз, Господе, реку со черных домовин,

Гробов нощных, иным достались благокрасны,

Эти агнцы не ждут-заждались окарин,

Им и трубы Твое, и псалмы немогласны.

Все склоняется тать над испрахшей сумой,

Иль неможно доднесь и любови низринуть

Бледных перстов жалких, в юродие немой

Удушавших царей, сребро юдам откинуть.

Были перси белы у безмужних невест,

А теперь и уста до костей пробелели,

Оглянися, Отец, нету ныне окрест

Ни живых, ни мертвых, посвященных во Лели.

Ах, над нами зажгли юровую Звезду,

Пусть лучом воспронзит некупельные лета,

Их ложесен и усн опознай череду,

Нищих татей, оне удостойны извета.

Те ж к Тебе, Господь свят, пировати пришли

Бойны чада, отвек изалкавшие жажды,

Ангелы Твои что копия занесли --

Не убить, не убить преугодников дважды.

II

Как свилися вольно змеи в райских цветках,

Прежде в царствии грез немятежно блажили,

Только ныне молчим, пряча персть в рушниках,

Правда, святый Господь, а ведь мы и не жили.

Богородицы лик украсили Звездой,

Сон-цветочки вия по сребристом окладе,

Нету ангелов здесь и поят нас водой,

Ах, из мертвых криниц занесли ее, чаде.

Иисус почернел и не имет венец,

И Его голова преклоняется нице,

Узреть что восхотел двоеперстный Отец,

Мало ль крови течет в неборозной кринице.

Смертоприсный венок мы Христосу плели,

Исплели изо слез, тяжко траченых кровью,

А и боле ничем не посмели-могли

Притолити в миру жажду бойных любовью.

В каждой розе сидит гробовая змея,

И не видим уже мы ни Бога, ни Сына,

То ли алчут оне, то ли мука сия

Должна гробно зиять до святого почина.

III

Это иноки днесь подошли ко столам,

Страстотерпцы одне и невинники сиры,

Их неможно забыть копьевым ангелам,

Коль не пьют мертвых вин -- отдавайте им лиры.

Не боятся огня восковые шары,

А на перстах у нас кровь и слезы срамные,

Велико Рождество ан для всех мишуры

Не хватает Христос, где ягняты гробные.

Геть днепровской волной в черной пене дышать,

Кровь худу изливать на местечек сувои,

Розы-девки, равно станут вас воскрешать,

Так скидайте рядны пред всетаинством хвои.

Тех ли ждали в чаду, мы, Господе, пришли,

Залетели птушцы в обветшалые сени,

Али тонкий нам знак до Звезды подали,

Во трапезной же мы преклонили колени.

Ничего не узрим на вечере Твоей,

Пусть сочельник лиет в мессы нощные снеги,

Мы до маковки все унизаны лишь ей,

Искрим -- белы птенцы в огне Божией неги.

 

Яков Есепкин

На смерть Цины

Четыреста восемьдесят пятый опус

Изломанные профили Ит,

Веи эльфов о тусклых сувоях,

Где еще и увидеть харит

Фебу пылкому, аще не в хвоях.

Осуди сех, безумец, столы

Присновечно ломятся от ядов,

Круг начиния блещут юлы,

Негой лядвий дразня верхоглядов.

Бросим кости на шелковый мел,

Содрогнутся тогда пировые,

Се, тлееть нощно Ирод не смел,

Пусть отроцы тлеют неживые.

Четыреста восемьдесят шестой опус

.

Ели в розах червонных, златых

Мишурою холодной виются,

Вот и звезды во чашах свитых,

Колокольчики празднично льются.

Апельсины, канун января,

Ах, любили мы блеск Новолетий,

Мглы волшебные мелом сребря,

Ныне видим чарующих Летий.

Длится пир, налиются шары,

Вина ядные чествуют Федры,

И горят меж пустой мишуры,

Тьмы златяше, тлетворные цедры.