рассказик быль

Дядька у меня с приколами был .Большую жизнь охотился, а вот куренку голову отрубить, овцу или порося зарезать не мог. Звали ково нить с деревни резать овцу или порося. Ему главное шоб скотинку зарезали, а разделывал сам с сыном , да меня племяша впрягал.Тетке энто надоело, она ему и заявляет, до каких пор кого то звать будем(за убой положено было отдавать часть мяса и требухи) давай реж порося и все тут. Дядя дня два отговаривался под разными предлогами, но тетка с бабулей на него поднажали , вот он и придумал бескровно порося "загубить".Решил поросенка током хряснуть 220 V . Сделал типа большой бельевой прищепки, на концах гвозди заточил и подвел через проводку ток , установил выключатель.Вообщем конструкция. На следующий день, втихаря для храбрости хватил пол стакашка беленькой, он скомандовал тетке -ВЫВОДИ УБОИНУ( сам дядя росточком метр в прыжке с трамплина, худой, но в меру).Дело то было осенью, вот значится, тетка вывела порося из стайки в огород, поплакала , жалко все таки скотинку то, сунула поросю под нос тазик с варевом . Порося ясно дело уткнулся рылом в тазик, на свежем то воздухе и у человека аппетит появляется, а у порося то тем более. Дядька подкрался сзади с волочащимся элек-им удлиннителем, к поросенку - развел в сторону рогатулину - прищепку , наставил поросю на уровне ушей включил ток и сжал . Порося молча ткнулся удивленно в тазик, можа он и взвизгнул бы, но повидимому варево в горле застряло и он потихоньку так осел на передок. Дядя выключил ток отложил прищепку-рогульку и сел на поросенка. Взялся руками за уши и видимо хотел у порося голову переместить из тазика в сторону.НО ТУТ порося очнулся, видимо застрявщий комок в горле, проскочил в желудок, и громогласным визгом помчался с сидящим на нем вверхом дядьке, по огороду.Можа у дяди и есть среди дальних родственников ковбои - не знаю, но он так крепко вцепился в ухи поросенка с таким видом что в ближайшее время отпускать не намерен, пока не доскачет до мексиканской границы. Поросенок сделал по огороду два круга ( а огород как футбольное поле) видимо с целью сделать регонцинировку местности и наконец увидел в заборе дыру. Толи дядя от удовольствия , то ли еще от чего, но скакал он на поросе с закрытыми глазами и значит не мог видет как порося со всего хода как торпедный катер , направился на скорости не меньше чем в 40 узлов, в означенную дыру в заборе. Так как дыра была большая только по ширине, то дядя не вписался в проем и слетел с порося на землю. После аварийного приземления, он вспомнил всю родню тетки которую она и сама то с трудом могла вспомнить. С последующим криком в мою сторону, так как я стоял к нему ближе потому что все время скачки порося , я бегал за ними с лопатой (лопату я бросил сразу опосля аварийного приземления дяди, шоб чего не подумал, а то ведь я от рождения путал многое) - так вот дядька кричит мне Олехааа , с добавлением ласковых слов ( я ведь любимый племяшь) ТАШШИ РУЖЬЕ . Я моментально обернулся туда сюда , подаю ему ружо - а он мне опять говорит такие ласковые слова разные из которых я понял, что мне предстоит догнать порося чтоб тот не слинял в лес, завернуть того домой к самому порогу . Охранять данного порося, считавшимся уже дезертиром, тоись конвоировать его до дому где ему-поросю буден зачитан приговор трибунала , без последующего обжалования и помилования. Пока я выполнял миссию конвоира, тетка сходила к соседу дяде Ване- бывшему фронтовику и позвала того зарезать порося.Ну Вы сами знаете, фронтовик и есть фронтовик, тем более из разведки, ему что порося, что фашиста на нож, все одно.

Опосля такого казуса, тетка больше не настаивала на том чтоб дядя резал каку нить животину.( клянусь, все было так как я рассказал)

 

Эдуард Кочергин. "Рассказы бродячей собаки"

Россия, кто здесь крайний?

Фото из архива автора

Тотьма

В начале 70-х годов, во времена моего хождения по Русскому Северу, попал я со своим напарником - соседом по питерской комуналке в старинный вологодской земли город Тотьму. Попал с познавательными целями для своей рисовальной профессии. В библиотеке моей от дедов сохранилась небольшая книжица, напечатанная в 1924 году в типографии тотемского отдела местного хозяйства в количестве 600 экземпляров. Книга о деревянном зодчестве Тотемского уезда Вологодской губернии, с недурными гравюрами художника Е.Праведникова. На одной из них был изображен двухэтажный рубленый пятистенок, покрытый тесом, замечательных пропорций с высоким крыльцом, красиво нарисованными окнами, украшенными резьбою, тяжелым венчающим коньком, т.е. со всей полагающейся русскому северному дому-кораблю атрибутикой. Эта книжка виновата в том, что мы изменили первоначальный маршрут и вместо Никольского района, куда должны были податься по тем же рисовальным занятиям, из Вологды на дедероновском* пароходике двинули по реке Вологде, затем вверх по Сухоне в Тотьму. Захотелось увидеть так неожиданно названный город, да еще украшенный замечательной архитектурой.

В тесном ресторане пароходика за вологодским пивом мы провели почти весь путь до Тотьмы. Сосед наш по столику - начальник рыбнадзора города Нюксеницы, большой любитель и потребитель пива, явно талантливый враль и балагур, моментально ставший нашим приятелем, рассказал чудную легенду про обозвание Тотьмы. Как представитель соседствующей с Тотьмою Нюксеницы, он знал про нее все, естественно, с обратной стороны.

"Когда первый Император Всеросийский Петр Великий, еще будучи молодым царем, путешествовал по Русскому Северу и объезжал Вологодчину, он на лодках-галерах поднимался вверх из Двины по Сухоне со своими генерал-фельдмаршалами - разными там князьями Меншиковыми да графьями Толстыми. Жители прибрежных городков и деревень приветствовали Царское Величество на берегах Сухоны, но старательнее всех и совершенно своим особым образом встречали его поезд жители древней Тотьмы.

Крутые берега реки густыми кругами, как семечками в подсолнухе, были усыпаны низко склоненными долу человечками. С реки застывшие сложенные вдвое люди выделялись на зеленых угорьях только задницами, торчавшими с округлых берегов прямо вверх в небо. Зрелище сие из царской дали было настолько непонятным и впечатляющим, что царь, увидев такую картинку со своей главной галерной лодки, повернулся к Алексашке Меншикову и спросил: "То тьма жоп, что ли, Данилыч?" Меншиков посмотрел в свою поднадзорную трубу и ответствовал царю: "Точно, то тьма жоп на горах, Ваше Величество".

"Таким образом сам Петр Первый подтвердил древнее имя города да еще с важным добавлением-причиною, про которую тотьменцы почему-то забыли, а мы в Нюксенице по-соседски помним", - заключил рыбнадзорный враль, пообещав угостить стерляжей ухой, ежели занесет нас жизнь в Нюксеницу.

Приплыли мы в Тотьму уже к вечеру и естественно, как русские пиквиксты, страдающие алкогольной недостаточностью собственных организмов, оказались прямо с рюкзаками в винно-водочном отделе самого главного магазина Тотьмы. С него то и начались наши "исторические познания" брошенного под ноги времени и забытого Богом города. В этом важном месте наши целеустремленные взоры были остановлены невидалью в человеческом обличье. Объект сей был настолько кос глазами, что притягивал внимание окружающих неправдоподобностью собственной косины. Глаза его были повернуты в противоположные стороны - левый в левую, а правый в правую, причем настолько сильно, что он этим невозможным глазным устройством прямо-таки гипнотизировал смотрящих на него людей.

В своей правой руке держал он только что выпущенную юбилейную монету с портретом Великого вождя революции товарища Ленина и, поглаживая ее грязным большим пальцем, приговаривал: "По Лыске, по Лыске..." Понять сначала, что он имел в виду, было трудно. Ерунда какая-то! Что ему надо!? И вдруг держатель рублевого Ильича повернул к нам свою голову и хриплым пропитым голосом, глядя мимо нас в разные стороны, проговорил: "Ну что смотрите, залетки, помогите вылечиться. Скиньте по лыске, глаза поставьте на место, а то вижу я вас совсем в других местах, чем вы сами себе кажетесь. Болен я - излом зрения у меня. Оттого и пью, а дозу выпью, глаза на место становятся, и снова вы там, где и есть. Косой я - наоборот. А теперь давайте-ка по лыске скиньте на поправку тяжелой глазной косины".

"Да скиньте же, не жалейте, такого цирку вы нигде в "рашине" не сыщите, да и стоит-то он всего двести грамм", - прохрипел стоящий за нами винно-водочный желатель в потертой кепке-лондонке.

Мы с напарником скинулись, и Косой-Наоборот с некоторым вызовом и гордостью протянул треху водочной продавальщице со словами: "Уважь, целовальница, больных да жаждущих. Не серчай, красавица, - без нас, косых да косящих, что бы ты делала?"

Действительно, после принятия двухсот грамм водки глаза его постепенно вернулись на свои места, а он превратился в банального заштатного алкаша. Интересно, знают ли врачи-глазники-окулисты или доктора-наркологи болезнь под названием "косой-наоборот"?

После обустройства на ночлег в местном Доме крестьянина, где одно койко-место в общей комнате стоило всего 80 копеек, спустились мы на берег Сухоны варить свой супчик. В городской столовой подавали только макароны с тушенкой, а когда по вечерам она превращалась в ресторан, к этому блюду добавляли пиво за приличные деньги, но зато в графинах. А у нас с собою все было свое. На берегу, достав снедь из малого рюкзака, развели "воровской" костерок, на котором быстро приготовили ужин, и только успели отметить прибытие в славную Тотьму, как к нашему костру подковылял из-за кустов костыль с лицом тяжело пожившего человека и вежливо попросил дать ему всего-то консервную банку из под тушенки. Мы дали, думая, что нужна она ему для червей или еще для чего-нибудь хозяйственного. Но он здесь же, у костра, вынул из своего бывшего пиджака флакон тройного одеколона и трясущимися от нетерпения руками залил его в банку, разбавил водою из Сухоны и, чуть помешав, влил в себя эту белую парфюмную суспензию. Затем крякнув, произнес нежно: "Пошла хворобушка..."

Закусив этими замечательными словами свое душистое питие, отбыл под ближайший куст. Некоторое время спустя от куста раздалось невнятное пение вроде: "Болят мои раны в глыбаке...", перемежавшееся с храпом. Пора было и нам вернуться под нашу временную крышу и хорошо выспаться.

Утром предстояло на свежую голову обойти город и наметить интересные объекты для запечатления их на бумаге. Но там, в Доме крестьянина, нас ждало третье открытие - местный домкрестьянский сортир-эрмитаж, построенный в былые крепкие времена из широченного соснового теса в стиле "русского кантри", представлял из себя экспозицию талантливейших творцов нашего отечества, которые заполнили его стены незабвенными победно-фаллическими рисунками и виршами, выполненными разнообразными подручными матерьялами и разными техниками. Одна из надписей, самая идейная, вырезанная искусной клинописью перочинным ножичком на темно-коричневых сосновых досках терпеливым старателем, более чем другие стала знаменитой в нашей памяти:

Пусть послужит наш сортир

Очагом борьбы за мир.

Поджигатели войны

Срать в сортире не должны.

На наш вопрос об алкогольных подвигах его земляков домкрестьянский дежурный, глубокий местный дед, после рюмки угощения ответил, что пьют они не более и не менее, чем вся Россия, а виденное нами относится к Москве. "Тотьма издавна назначена была местом для ссылок. Это крест наш, но если при царях да императорах к нам ссылали важных раскольников или революционных потрясателей, то нынче награждают бездельным и пьянским людом, списанным в столицах со щитов, на их начальственном языке называемом тунеядцами. Вместо этого народа лучше бы в город солдат поставили. Бабы бо лишние ягорились, толк бы был да приплод, а с этих что - срам один да развращение наших человеков происходит. Вот так то..." - заключил он, оправдываясь перед нами в нехороших городских картинках. И добавил: "Любопытствуйте у нас, конечно, но со своими блокнотиками-то будьте поосторожнее, не то какой-такой подумает, что образ вы с него снимите да с собой унесете, а его пустым оставите, так ведь защищаться начнет. Да и с тунеядцами поаккуратнее, не то накинутся на вас, как на свежачок, и оберут. У них своя простая система - днем где-нибудь что-нибудь поднадыбят, вечером отгуляют, а утром лечатся".

После таких наставлений наш изначально романтический настрой на Тотьму стал убавляться.

Дом крестьянина своим парадным крыльцом выходил на главную площадь города. С левой руки от него выделялся среди деревьев старинный храм без куполов, превращенный в клуб, за ним на бывшем церковном кладбище была танцплощадка. С правой стороны против храма-клуба находилась трибуна, за которой возвышался на голубом пьедестале серебряно-гипсовый бюст Лыски-Ленина. Прямо по оси крыльца с другой стороны, ближе к реке, торчал единственный в городе зелено-бурый пивной ларь.

Поутру, выйдя со сна на крыльцо, мы обалдели от увиденного - вся площадь до краев была забита одноликою молчаливою толпой. Что здесь происходит? Тьма людей в такую рань! Что за демонстрация? Война что ли объявлена или новая революция началась? И почему они молчат? Как-то даже тревожно показалось нам от этого массового стояния.

Выползший за нами на крыльцо домовой дед с самокруткою спокойно прокомментировал событие: "Лечиться стоят, к пивному опохмелку готовятся. "Лекарство", видишь, в одной будке дают, и то приплывает оно на пароходе сверху из Нюксеницы, да бочки с пристани катят вручную выборные из них. Через полчаса должны прикатить. Вот и ждут, чтобы в себя прийти после вчерашних подвигов. Выборным первым нальют, затем всем по очереди. Пиво в Тотьме не варят, а привезенных бочек на всех не хватает. Ранее своим хватало, а после нашествия тунеядцев, понятно дело, недостает. У нас же плановое хозяйство. Так что, как говорят, - кто поспел, тот и съел. Этот шпектакль каждое утро здесь дается. Всех тунеядствующих можете осмотреть и ознакомиться - они перед вами".

Со временем мы поняли, что люди, выстроенные в порядок, образуют между храмом и трибуною плотную многоколенную очередь, которая заполняет всю площадь и концом своим уходит в поднимающуюся угорьем улицу деревянных домов. В полчаса, оставшиеся до "шпектакля" - приката бочек, мы успели дойти по этой улице до "Дома тунеядцев". Собственно, она упиралась в него. Дом их, по последующим нашим выяснениям, оказался знатным пятистенком из моей книжки, но приведенным в такой непотребный вид, что мог бы в Великую Отечественную войну получить инвалидность первой группы. Глазницы окон - разбиты, филенки дверей проломаны, покосившаяся печная труба наполовину разобрана. Тес на крыше попорчен, от чердачного полукруглого окна остался один проем. Контраст серо-бурых бревен с ярко-грязными ситцевыми подушками и красными стегаными одеялами, которыми заткнули битые проемы двухэтажного жилья, был впечатляюще живописным. И когда-то крепкий тотьменский дом зиял на проходящих своими ситцевыми ранами.

Но все-таки почему один из антикварных домов Тотьмы был отдан столичным тунеядцам? Или потому, что они столичные? А может быть еще по каким таким другим причинам? У дома на лавочке лежал уже зело пьяный тунеядец с недопитой бутылкой в руке. Увидев нас и отпив глоток из бутылки, он признался, что алкогольная болезнь лишила его части сознательности и внутренней температуры, оттого он себе не управляем и свободен во всяческих проявлениях, даже не подходящих. А затем, глотнув снова, напал на нас с требованием предъявить документ на право общения с ним. "Вы что жур...листы, что зырите здесь кругом, али водочные продаватели, что указ на меня имеете? А ну, покаж свой орден на разговор со мной. А так не верю вам и все тут! Может, вы шиши карманные, а больше никто". И отхлебнув еще из бутылки прохрипел: "Наше дело правое... нам что... поднять да бросить... а больше ничего..." Мы представили, что будет в скором времени, когда тьма тунеядцев, приняв утрешнюю дозу, разбредется по городу. Пора думать об эвакуации, и лучше самолетом, а блокноты свои совсем не вынимать из рюкзаков.

Вернувшись на площадь, у нашего крыльца мы услышали, как опухший тунеядец сказал побитому, показав на конец очереди:

- Вон, глянь, снова Шпынь непотребный на опохмелок опоздал.

- А кто такой Шпынь, в чем его непотребство и чем оно отличается от вашего потребства?

- Да водку он не пьет, даже на халяву, - в рот не берет, т.е. напрочь не потребляет!

- А откуда же пьян?

- Да болтушки разные делает - например, винцо сладкое, "Клюковку" с пивком разболтает - это в лучшем случае, а то и еще что-нибудь чудное, непотребное придумает, одним словом, изыскивает всякие тонкости.

- А почему Шпынь?

- Ну, это понятно! - ругательств матерных не терпит, совсем не переносит, шпыняет всех за них - отсюда Шпынь.

- Аристократ он у нас, из большого начальства вышел.

- Да какой он аристократ, - возмутился стоящий рядом откровенный тунеядец - "дай под зад и ори сто крат" - вот он кто!

- Ты не прав, - возразил битый, - в Москве до пития был он при власти, служил в ихней главной академии марксистским толковником, разъяснял, значит, кого по их бородатым законам уесть и порушить необходимо, но по пьяни лишка про что-то болтанул и загремел со всех своих вершин, да через это запил, до ручки дошел, с семьей разбежался, опосля его в тунеядцы скинули и сюда к нам перевоспитывать отправили.

- Снова проспал, машину не подали, без пивка на сегодня останется, значит, - сказал опухший.

- Ничего, лосьон в универмагской парфюмерии есть, им и обойдется, - успокоил битый.

И вдруг на эти слова мы увидели апофеоз тотьменского бытия. С угорья улицы, куда уходил хвост очереди, показался высокий, спешащий седой человек в больших роговых очках и с лицом алкогольного академика. Осмотрев со своего высока всю площадь, уставленную бесконечными тунеядцами, сбавил ход, поняв, что опоздал и, подойдя к хвосту очереди, хриплым начальственным голосом спросил, обращаясь ко всей площади:

- Россия... кто здесь крайний?!

Сосредоточенная очередь повернула свои головы в сторону Шпыня, и что-то похожее на вразумительность мелькнуло в ее глазах. Но через малое время шум катящихся бочек снова вернул всех в состояние ожидания, а через минуту на лицах передовой части очереди уже появилось предчувствие предстоящего блаженства. И вскоре волшебная пивная терапия началась.

Да, Россия, жизнь твоя утрешняя - жизнь ожидательная.

Март 1999 г.