Метафизическое мессианство интеллигенции

Особый этап русской истории совпадает с мессианством, носителем которого оказалась интеллигенция. Сознание интеллигенции было сформировано в результате реформ Петра, расколовшего Россию на два народа, переставших понимать друг друга. Раскрылась пропасть между дворянством (сначала только одним дворянством) и народом, всеми прочими классами общества. Если для Н.А. Бердяева родоначальником русской интеллигенции был А.Н. Радищев, то для Г.П. Федотова ими были 18 молодых людей, отправленных царем Борисом за границу[1]. Известно, что ни один из них не вернулся.

Первые интеллигенты – первые непривлекательные идейные отщепенцы русской земли. Их характеризует поверхностность и нестойкость к чужой соблазнительной культуре, подчас моральная дряблость. Отсюда ясно, что интеллигенция – категория непрофессиональная, и это не люди умственного труда. Интеллигенция ощущает себя как некий Орден, с кодексом, нечто вроде средневекового рыцарства, несводимого к военно-феодальному классу, но связанного с ним так же, как интеллигенция связана с группой работников умственного труда.

Основное русло истории русской интеллигенции – от В.Г. Белинского через народников к революционерам начала XX в. По Г.П. Федотову, интеллигенция целый век шла с царем против народа, прежде чем пойти против царя и народа (1825-1881). И, наконец, – с народом против царя (1905-1917). В статье «Трагедия интеллигенции» Г.П. Федотов подчеркивает, что интеллигенция, оторванная от народа, не порвала связи со своим классом и с царем – в этом ее почва, суррогат почвенности. Бердяев, со своей стороны, определяет место интеллигенции между молотом власти и наковальней народа. Очевидно, что взгляд на интеллигенцию и понимание социальной структуры у этих двух авторов противоположны. Если Н.А. Бердяев согласен с историческим призванием русского народа, то Г.П. Федотов полагает, что «лишь через длительное очищение, через суровую аскезу смирения (мессианство – гордыня) лежит путь к «земле обетованной». В статье «Проблемы будущей России» Г.П. Федотов настаивает, что мессианская идея как «ветхозаветно-реакционная» не имеет права на бытие в христианстве. Но и христианство у него – странное: насыщенное восточными влияниями, воскрешенное в новой индийской Церкви…

И это при том, что сам Н.А. Бердяев не может считаться чисто православным мыслителем. В рамках религиозно-философского возрождения России начала ХХ в. религиозный неоромантизм Н.А. Бердяева легко вбирал в себя чужие религиозные установки. Отсюда его убеждение, что «он защищает некое «универсальное» (или «вечное») христианство. Вообще Бердяев создает амальгаму христианских идей и внехристианских начал. И читателю кажется, что перед ним - новые пути в религиозном сознании. Атеистическое народное движение куда более серьезно формировало сознание русской интеллигенции, нежели идеалы религиозного возрождения серебряного века. Их концепция «критической личности», выражающей «народный дух» и призванной вести за собой народный дух» и призванной вести за собой народную плоть пришла к теории критического класса, затем – критической партии, и вновь вернулась в исходную точку в облике вождя. Эта теоретическая эволюция во многом проходила в недрах марксисткой волны идейного вызревания русской интеллигенции. Было сформировано живое сообщество людей, объединенных сознанием своего общественного служения – этот статус общественного избранничества интеллигенции напоминал самосознание старообрядцев.

Формирование нового высшего класса России – дворянства и выросшей из него интеллигенции совпало с порабощением Петром 1 собственного народа. Выйдя из барства, интеллигенция стала в оппозицию к нему, и в великом деле народно-освободительного движения русская интеллигенция увидела свое историческое призвание, сам смысл своего существования в русской культуре и истории. Но для этого нужно было стать общностью, как бы религиозным орденом в миру. Н.А. Бердяев пишет: «Когда во второй половине Х1Х века сформировалась левая интеллигенция, то она приобрела характер, схожий с монашеским орденом. Тут сказалась глубинная православная основа русской души: уход из мира возлежащего, аскеза, способность к жертве и перенесение мученичества.»[2]

В сущности, произошла религиозная адаптация марксистских идей в России, в ходе которой большевики составили наиболее организованное и деятельное ядро левой интеллигенции. Уже до начала этой культурной и социальной революции главным критерием принадлежности к монашескому ордену «русской интеллигенции» стала боль за страдания народа и готовность действовать конкретно и решительно. Интеллигенция была разорвана между двумя крайностями, это чувствовали авторы «Вех» и надеялись фактом осознания трагичности исторической миссии интеллигенции изменить ситуацию.

Напомним, что «Вехи» имеют подзаголовок: «Сборник статей о русской интеллигенции». Так, П.Б. Струве оговаривается, что не всей интеллигенции, но лишь отдельной ее части свойственно безрелигиозное отщепенство от государства. Н.А. Бердяев в начале статьи упоминает, что имеет в виду «кружковую интеллигенцию» (революционную, надо полагать) и предлагает для нее особый термин «интеллигенщина» (что похоже на «образованщину» в терминологии А.И. Солженицына). Для Н.А. Бердяева, это странная группа людей, чуждая органическим слоям русского общества. У О.М. Гершензона это «сонмище больных», изолированных в своей стране. А С.Л. Франк полагает интеллигента «воинствующим монахом» нигилистической религии безбожья. Как ни гляди, интеллигенция здесь – кучка чуждых миру и презирающих мир монахов. Это одна из традиций русской публицистики, в которой к интеллигенции применяют термин «орден» – «воюющий орден», который всегда стоял поперек всего течения современной жизни (П. Анненский, Ф. Степун, Н. Зернов).

Помимо большевистского отпора «Вехам» в качестве ответа появился сборник от либеральной части интеллигенции – об «интеллигенции в России». Для П.Н. Милюкова, интеллигенция – это ядро образованного класса, ей принадлежит инициатива и творчество. Но у нее сложился свой патриотизм лагеря, окруженного врагами. Эмигрантское настроение интеллигенции дополнялось ее антиправительственной деятельностью. Очевидно, что авторы сборников не смогли дать определения этого социального феномена, и в результате укоренился аморфный образ интеллигенции, искажающей жизненную ситуацию. Этот штамп проявился в сборнике «Из глубины» и всякое отсутствие этого штампа сыграло злую шутку с работами евразийцев.

Политологи пользуются еще более расплывчатыми терминами: «элита», «избранный народ», «внутренний пролетариат» (А. Тойнби), культурологи говорят о малом народе, некоторые из последних предпринимают сугубо националистическую трактовку «малого народа». Таковы концепции Г. Померанца в сборнике «Выход из транса». А. Янов, Н.Я. Мандельштам тоже так считали. С другой стороны, борец с «русофобией». И.Р. Шафаревич устраняет понятие интеллигенции как неопределенное и заменяет его на понятие «малый народ», но лишенный национального измерения. В этом термине попадаются в ловушку и те, кто за интеллигенцию, и те, кто против интеллигенции. Для одних интеллигенция есть мера общественных сил, а противопоставленный ей народ сливается в реакционную массу. Для других все, что противостоит идеологическому или национальному – «малому народу» тоже сливается в реакционную массу, подобно тому, как для К. Маркса все, противостоящее пролетариату, сливается в одну реакционную массу. И.Р. Шафаревич призывает создать оружие духовной защиты «Большого народа» – «сказать правду».[3]

Таким образом, в метафизическом мессианстве интеллигенции нет избранного народа, который в христианстве является церковным народом, напротив, в метафизическом мессианстве мы встречаемся с мессианством не национальным, а глубоко социалистическим, которое, по словам Н.А. Бердяева, имеет иудейские корни и по сути есть ожидание Антихриста. На наш взгляд, русская интеллигенция как часть образованного класса России ставит обобщенный народный интерес выше государственного и выше собственного эгоистического интереса, то есть она отделяет себя от либеральных ценностей и почвенных привязанностей. Ее враг – деспотическое государство и догматическая вера. Следовательно, русская интеллигенция находится в том же отношении к русской православной церкви, в каком учение И.Христа находится в отношении к ветхозаветному иудаизму. Здесь абсолютное отрицание и абсолютная преемственность. Получается, что церковь мстит государству как своему насильнику через интеллигенцию.

Эта концепция во многом подтверждается самой настроенность. Работы И.Л.Солоневича, свидетельствующей о «неуязвимости России» и при Петре 1, и при И.В. Сталине, ибо страна «чудовищными жертвами оплачивает бездарность гениев и трусость вождей» Очевидно, что позиции интеллигенции всегда зависят от позиций властей, от степени их деспотизма. В указанном контексте революция для интеллигенции – не заблуждение ума, а судьба, когда на место деспотии ставится революционная организованная интеллигенция – авангард народа.

«Народопоклонство» и «народолюбство» как преклонение перед народом-тружеником, народом-страдальцем при одновременном возвышении над ним создает в русской культуре «внецерковное православие» (В.В. Розанов). Оно встретилось со стихийным коммунизмом в народной жизни и стало развиваться в русле старорусской неприязни к западному мещанскому царству, к чистой буржуазности.

Впервые поклонение перед либеральной буржуазностью (ее кумир – О. Бендер и ныне ему памятники не ставит только ленивый глава города – в Кисловодске Киса и Ося уже стоят в виде кичевых кукол и собирают средства на ремонт Провала, «чтобы не слишком провалился» – провалилась же на деле интеллигенция вслед за своими кумирами), это позорное преклонение перед буржуазностью и грязным торгашеским духом возникло лишь в литературе советской эпохи. Напротив, в 1917 г. буквально все в русской истории и культуре работало на революцию, ее радикализм и всеочищающий пафос. Можно сколько угодно сокрушаться по поводу радикального неприятия В.И. Лениным и большевиками всего, что было связано с религией и церковью. Но нельзя забывать, что таким было господствующее отношение всей русской интеллигенции к миру неправды. Н.А. Бердяев прав в утверждении, что никто кроме большевиков не смог бы устоять в водовороте народной стихии в качестве цементирующей Россию государственной власти. Известно, что церковь в условиях гражданской войны заняла сторону одной из борющихся сил и не могла рассчитывать на снисходительность советского государства в течение длительного времени.

Атеизм в Советской России выполнил функцию протестантизма в европейской истории. Атеизм при этом был носителем духа социализированного капитализма и он поднял русскую революцию до уровня религиозного феномена, ибо революция решала вопрос о Боге. Ф.М. Достоевский угадал характер русской революции, заранее понял, что она будет страшнее, предельнее западных потрясений. Исследователь феномена марксизма В.Д. Жукоцкий пишет в связи с этим обстоятельством «Мы слишком мало отдаем себе отчет в том, что и саму революцию, и последовавшие за ней десятилетия сталинского термидора с их глобальными разрушениями и не менее глобальными созиданиями новой культуры, невозможно понять все контекста и логики религиозных войн».

Русское мессианство, склонность к апокалиптичности полностью проявились в русской революции, в стремлении развернуть до конца привлекательную социальную идею. В недавние 90 гг. такое мессианство проявилось в желании развернуть до конца либеральную идею и поглядеть, что из этого выйдет. Между указанными крайностями социального экстремизма лежит и поныне мир советской и постсоветской интеллигенции, ее культуры и мессианской государственности. Великие русские пророки – Ф.М. Достоевский и Л.Н. Толстой, прозревавшие будущее, оказались сильнее историков, владевших фактами прошлого. Первый верил, что русским в силу всечеловечности предстоит осуществить великую миссию в Европе, «выработать синтез всех противоположных идей и стремлений, разделяющих народы Европы».

В ХХ в. Россия возродилась как великая империя – Советский Союз и мировая система социализма. И, если толчком к мыслям Ф.М. Достоевского о русском как «всечеловеке» послужила речь В.С. Соловьева «Три силы» (1877 г.), то Советская Россия вскоре обрекла огромное влияние на жизнь и политику всех народов мира. Советские лидеры пытались создать единую организацию всего человечества. Н.О. Лосский пишет «Однако идеология и практика их прямо противоположны идеалу Достоевского и его представлениям о характере русского народа». И далее «Советские коммунисты, наоборот, проповедуют самое бедное по содержанию, самое узкое миропонимание, отрицая все ценности, поднимающие дух выше земных интересов. Они ищут не абсолютного Царства Божия, а относительного добра, земного «материального благополучия, т.е. благополучия мещанского, столь презираемого Достоевским и всей дореволюционной интеллигенцией».[4]

Американский историк Р. Пайпс пишет: «Нечего удивляться, что добравшись до власти, коммунисты скоро отняли у русской культуры свободу выражения, которую она сумела отвоевать при царском режиме. Так интеллигенция обратилась против самой себя и во имя всеобщей общественной справедливости наступила обществу на горло» Революционная интеллигенция всей душой приняла марксову «религию революции», приняла веру в будущее, в то время как на Западе светские священнослужители – интеллектуалы занялись вынесением обвинительных приговоров западной истории деспотизма и уже после I Мировой войны несколько поколений западных людей утратили веру в свое прошлое, настоящее и будущее. России превращение революционно-монархического направления интеллигенции (с традицией дворянских переворотов) в революционно-республиканское вылилась в мечту строить Россию без царя во главе. Только Николай I удержал Россию на краю гибели и дал интеллигенции срок одуматься, провести «огосударствление» русского правосознания.

По И.А. Ильину, лишь А.С. Пушкин и Ф.М. Достоевский прошли в себе эту необходимую эволюцию правосознания и поняли, что русская идея есть «идея свободно созерцающего сердца». Именно эта идея была максимально искажена, по мнению автора, в «Советии», ибо в ней «пролгано все» - деньги, чины, искусство. Хотя революция была «чудом», что не скрывали лидеры РСДРП(б), дальнейшее целеполагание превратило чудо в осознанную необходимость. Вспомнил лозунг «коммунизм неизбежен!» В целом ожидание чуда и осознание его необходимости становится оборотной стороной научности марксизма-ленинизма. Сталинский тезис «кадры решают все!» вытекал из спешки и гигантизма – «пробежать сто лет за десять» - в этой формуле осталось только поменять слово. М. Геллер пишет – решают все химия, техника, лесные полосы, дисциплина и т.п. И в 60 гг. советским людям, новому советскому человеку верить в коммунизм было «не положена», надо было верить в НТР, в авиацию, космос и механизацию – в такой обстановке советская интеллигенция из красной становится бесцветным «малым интеллигентным народом». Разговоры на тему интеллигентности и ее воспитания, подлинности и мнимости воспитанности годами велись в эпоху застоя в партийных средствах массовой информации.

В таких проповедях и дискуссиях тон задавал академик Д.С. Лихачев, которого советские журналисты не раз объявляли «эталоном интеллигенции», сам академик даже выдвинул лозунг «Интеллигентные люди всех стран, соединяйтесь!». Этот призыв к создании союза образованных, но денационализированных элементов всех стран вызвал отклик у вчерашних партаппаратчиков, ставших активистами демократической России. Они хотят быть настолько интеллигентными, чтобы забыть свою национальность – и сегодня это идеал для многих, заботящихся о своей репутации интеллигентного человека. Параметром для интеллигентности объявляется забвение собственной национальности вечный комплекс вины по поводу уроков Холокоста. М.Ф. Антонов, говоря о заявлениях Д.С. Лихачева, подчеркивает: «По сути – это призыв стать именно элитарием, принадлежать к интеллектуальным сливкам общества. Разумеется, в большинстве случаев такое стремление оборачивается самонадеянностью и надменностью по отношению к «темной массе», не поднявшихся до уровня интеллигентных людей».

Интеллигентность искали и некоторые писатели – правдолюбцы, те, кого обычно именовали «деревенщиками», что вылилось в серьезную литературную полемику и сражение публицистов. Так, В.М. Шукшин определял подлинную интеллигентность как неспокойную совесть, ум и полное отсутствие голоса, когда требуется «подпеть» сильному мира сего, разлад с самим собой из-за «проклятого» вопроса «Что есть правда?», гордость и сострадание к судьбе народа. В сущности, у правдолюбцев «нравственность есть Правда» им эту правду знает только народ. Стремление к народной правде выглядит по-иному и противостоит стремлению к перевоспитанию интеллигенции на путях воспитания интеллигентности, ибо интеллигентность – суть поиски смысла жизни.

НЕКРАСОВ С.Н.

--------------------------------------------------------------------------------

[1] Федотов Г.П. Судьба и грехи России. Т.1 СПб, 1991. С. 79

[2] Бердяев Н.А. Русская идея.// О России и русской философской культуре. М. 1990, с.66.

[3] Шафаревич И.Р. Есть ли у России будущее. М. , 1991, с.478

[4] Лосский Н.О. Бог и мировое зло. М.: Республика, 1994. С.233