Любимые стихи выкладываем... | страница 35

Верьте мне, обманутые люди,

Я, как вы, ходил по всем путям.

Наша жизнь есть чудо в вечном Чуде,

Наша жизнь — и здесь, и вечно там.

Я знаком с безмерностью страданий,

Я узнал, где правда, где обман.

Яркий ужас наших испытаний

Нам не для насмешки плоской дан.

Верьте мне, неверящие братья,

Вы меня поймете через день.

Нашей вольной жизни нет проклятья,

Мы избрали сами светотень.

Мы избрали Зло как путь познанья,

И законом сделали борьбу.

Уходя в тяжелое изгнанье,

Мы живем, чтоб кончить жизнь в гробу.

Но когда с застывшими чертами,

Мертвые, торжественно мы спим,

Он, Незримый, дышит рядом с нами,

И, молясь, беседуем мы с Ним.

И душе таинственно понятно

В этот миг беседы роковой,

Что в пути, пройденном безвозвратно,

Рок ее был выбран ей самой.

Но, стремясь, греша, страдая, плача,

Дух наш вольный был всегда храним.

Жизнь была решенная задача,

Смерть пришла — как радость встречи с Ним.

Бальмонт

 

Девочка глядит из окошка -

За окошком едет рыцарь на кошке.

Или, может быть, на медведе...

Непонятно - куда он едет?

Может, хочет спеть серенаду

О любви с каштановым взглядом

И кудрями спелого лета?

Рыцари - такие поэты...

Если даже ловят дракона,

Говорят с ним о красе небосклона,

И загадывают гаду загадки,

И играют, простодушные, в прятки.

А потом они дерутся, недолго.

У драконов велико чувство долга.

И кончается весь бой - отпираньем

Душ, и дружбой, и взаимным братаньем.

...Смотрит девочка в окно на балконе,-

Едет рыцарь на крылатом драконе.

Тихо плачет позабытая кошка.

Всё красиво...

только грустно...

немножко...

 

куда уходят сны, куда уходят вьюги

забытых февралей и листья сентября

где исчезают дни и милые подруги

и лучшие друзья, и лучшие друзья

куда бегут стуча по рельсам электрички

дрейфуют корабли и лайнеры летят

куда уходит свет от отгоревшей спички

и бабочки полёт, и одинокий взгляд,

и ночи напролёт, и буйные застолья,

июльские костры и майская сирень

и планы, и мечты, и счастье и тем более

возвышенных стихов святая дребедень

куда уходят все потерянные вещи

отцветшие цветы, и дети наконец

ведь эти что вокруг с одышкою и плешью

с изъянами мозгов, с пороками сердец -

ведь это не они, не вы, не мы, печали

не ведает страна минувших сентябрей

она спокойно ждёт, когда и мы отчалим

за тридевять морей, за тридевять морей

(Зарегистрируйтесь или Авторизуйтесь)

 

Когда небесной розы лепестки

нам отсчитают время возвращенья

и неподвижною безмолвной тенью

застынут слов холодные ростки, -

пусть нас любовь проводит до реки,

где отойдет челнок - спустя мгновенье,

пусть имя легкое твое в смятенье

проснется в линиях моей руки.

Я выдумал тебя - я существую;

орлица, с берега, из тьмы слежу я,

как гордо ты паришь, мое созданье,

и тень твоя - сверкание огня,

из-под небес я слышу заклинанье,

которым ты воссоздаешь меня.

(с) Хулио Кортасар, Нью-Дели, 1968

 

Каждому своё

У неё на вокзале транзитные поезда,

суета и скандалы, прощания, боль разлук.

У него происходит такая же лабуда,

потому что не может он жить без стервозных сук.

Ей плевать, если честно, что Г?млет, а что Гамл?т,

лишь бы принц и чтоб внешность не хуже, чем у Шнура.

Он считает, что в мире «сегодня» и «завтра» нет,

существует одно испохабленное «вчера».

У неё беготня – в бутике весь товар смели,

А она распродажу прошляпила и т.д.

Он подсчитывал ночью ахейские корабли,

А потом был расстрелян в подвалах НКВД.

Александр Оберемок (Migov)

 

А.Розенбаум

Hе оплачены горя счета...

Hе оплачены горя счета,

И слепоглухонемым проще быть.

Hевозможно больше читать,

Уберите их всех с площади!

Уберите во имя детей!

Уберите во имя совести!

Ведь кровь и стыд на каждом листе

Этой жуткой, кошмарной повести!

Кровь сочится сквозь переплет

Толстой книги нашей истории.

Каждый "туз" в колоде краплен,

А "шестерки", значит, тем более.

За главой листаю главу:

Посадили, убили, выслали...

Люди, в Гори тоже люди живут,

И даже в Гори лежать ему смысла нет!

И нужно сделать кладбище зла,

Пантеон лгунов и убийц.

И пустить туда черных птиц,

Чтобы ночь им чернее была!

 

Я встретил путника; он из краев старинных

Шел и поведал мне: - Две каменных ноги,

Огромные, стоят среди песков пустынных,

И лик разбитый в эти погружен пески.

Суровое чело и возле губ морщины

Нам ясно говорят, что в духа тайники

Проник ваятель; взор надменный глаз орлиных

Доселе жив стараньем мастерской руки.

И выбиты слова на мощном пьедестале:

«Я – Озимандиас. Отчайтесь, исполины!

Взгляните на мой труд, владыки всей Земли!»

И рядом – ничего. Вкруг места, где лежали

Столетьями той статуи руины,

Бескрайние пески теряются вдали.

(П. Шелли)

 

У. Шекспир

Сонет № 66

Перевод С.Я. Маршака

Зову я смерть. Мне видеть невтерпёж

Достоинство, что просит подаянья,

Над простотой глумящуюся ложь,

Ничтожество в роскошном одеянье,

И совершенству ложный приговор,

И девственность, поруганную грубо,

И неуместной почести позор,

И мощь в плену у немощи беззубой,

И прямоту, что глупостью слывет,

И глупость в маске мудреца, пророка,

И вдохновения зажатый рот,

И праведность на службе у порока.

Всё мерзостно, что вижу я вокруг,

Но как тебя покинуть, милый друг!

 

Я целую тебя под ключицу

Я целую тебя под ключицу.

Кожа – теплое молоко.

Как ты можешь со мной приключиться

Так внезапно и так легко?

Без тебя я как блюдо без специй.

(Птицы в белом играют джаз)

Из груди моей вынули сердце

Для создания муляжа.

Я вникаю в твои недопесни,

Недомузыку, недофолк.

И когда мы случайно-не-вместе,

Называю тебя «Сафо».

В паутине полуночных улиц

Не писалось и не спалось.

Сердце мне мое вскоре вернули,

Только, видно, не прижилось.

Ветру в косы бессмертник вплету я -

Пусть он флейтой своей поет.

А в груди твоей сердце бунтует

Так похожее на мое.

Автор: Саша Бес(t)

 

Юнна Мориц

СНЕГОПАД

Леону Тоому

Снега выпадают и денно и нощно,

Стремятся на землю, дома огибая.

По городу бродят и денно и нощно

Я, черная птица, и ты, голубая.

Над Ригой шумят, шелестят снегопады,

Утопли дороги, недвижны трамваи.

Сидят на перилах чугунной ограды

Я, черная птица, и ты, голубая.

В тумане, как в бане из вопля Феллини,

Плывут воспарения ада и рая,

Стирая реалии ликов и линий,

Я - черная птица, а ты - голубая.

Согласно прогнозу последних известий,

Неделю нам жить, во снегах утопая.

А в городе вести: скитаются вместе

Та, черная птица, и та, голубая.

Две птицы скитаются в зарослях белых,

Высокие горла в снегу выгибая.

Две птицы молчащих. Наверное, беглых!

Я - черная птица, а ты - голубая.

Качаются лампочки сторожевые,

Качаются дворники, снег выгребая.

Молчащие, беглые, полуживые,

Я - черная птица, и ты, голубая.

Снега, снегопады, великие снеги!

По самые горла в снегу утопая,

Бежали и бродят - ах, в кои-то веки -

Та, черная птица, и та, голубая.

 

Саша Черный

У моей зеленой елки

Сочно-свежие иголки,

Но, подрубленный под корень,

В грубых ранах нежный ствол.

Освещу ее свечами,

Красно-желтыми очами, -

И поставлю осторожно

На покрытый белым стол.

Ни цветных бумажных пташек,

Ни сусальных деревяшек

Не развешу я на елке,

Бедной елочке моей.

Пестрой тяжестью ненужной

Не смущу рассвет недужный

Обреченных, но зеленых,

Пышно никнущих ветвей.

Буду долго и безмолвно

На нее смотреть любовно,

На нее, которой больше

Не видать в лесу весны,

Не видать густой лазури

И под грохот снежной бури

Никогда не прижиматься

К телу мачтовой сосны!

Не расти, не подыматься,

С вольным ветром не венчаться

И смолы не лить янтарной

В тихо льющийся ручей...

О, как тускло светят свечи -

Панихидные предтечи

Долгих дней и долгих вздохов

И заплаканных ночей...

Тает воск. Трещат светильни.

Тени зыблются бессильно,

Умирают, оживают,

Пропадают и растут.

Юной силой иглы пахнут.

О, быть может не зачахнут?

О, быть может, новый корень

Прорастет... сейчас... вот тут...

 

Иосиф Бродский

ПИСЬМА РИМСКОМУ ДРУГУ

(Из Марциала)

*

Нынче ветрено и волны с перехлестом.

Скоро осень, все изменится в округе.

Смена красок этих трогательней, Постум,

чем наряда перемены у подруги.

Дева тешит до известного предела -

дальше локтя не пойдешь или колена.

Сколь же радостней прекрасное вне тела:

ни объятье невозможно, ни измена!

*

Посылаю тебе, Постум, эти книги

Что в столице? Мягко стелют? Спать не жестко?

Как там Цезарь? Чем он занят? Все интриги?

Все интриги, вероятно, да обжорство.

Я сижу в своем саду, горит светильник.

Ни подруги, ни прислуги, ни знакомых.

Вместо слабых мира этого и сильных -

лишь согласное гуденье насекомых.

*

Здесь лежит купец из Азии. Толковым

был купцом он - деловит, но незаметен.

Умер быстро: лихорадка. По торговым

он делам сюда приплыл, а не за этим.

Рядом с ним - легионер, под грубым кварцем.

Он в сражениях Империю прославил.

Столько раз могли убить! а умер старцем.

Даже здесь не существует, Постум, правил.

*

Пусть и вправду, Постум, курица не птица,

но с куриными мозгами хватишь горя.

Если выпало в Империи родиться,

лучше жить в глухой провинции у моря.

И от Цезаря далеко, и от вьюги.

Лебезить не нужно, трусить, торопиться.

Говоришь, что все наместники - ворюги?

Но ворюга мне милей, чем кровопийца.

*

Этот ливень переждать с тобой, гетера,

я согласен, но давай-ка без торговли:

брать сестерций с покрывающего тела

все равно, что дранку требовать у кровли.

Протекаю, говоришь? Но где же лужа?

Чтобы лужу оставлял я, не бывало.

Вот найдешь себе какого-нибудь мужа,

он и будет протекать на покрывало.

*

Вот и прожили мы больше половины.

Как сказал мне старый раб перед таверной:

"Мы, оглядываясь, видим лишь руины".

Взгляд, конечно, очень варварский, но верный.

Был в горах. Сейчас вожусь с большим букетом.

Разыщу большой кувшин, воды налью им...

Как там в Ливии, мой Постум,- или где там?

Неужели до сих пор еще воюем?

*

Помнишь, Постум, у наместника сестрица?

Худощавая, но с полными ногами.

Ты с ней спал еще... Недавно стала жрица.

Жрица, Постум, и общается с богами.

Приезжай, попьем вина, закусим хлебом.

Или сливами. Расскажешь мне известья.

Постелю тебе в саду под чистым небом

и скажу, как называются созвездья.

*

Скоро, Постум, друг твой, любящий сложенье,

долг свой давний вычитанию заплатит.

Забери из-под подушки сбереженья,

там немного, но на похороны хватит.

Поезжай на вороной своей кобыле

в дом гетер под городскую нашу стену.

Дай им цену, за которую любили,

чтоб за ту же и оплакивали цену.

*

Зелень лавра, доходящая до дрожи.

Дверь распахнутая, пыльное оконце.

Стул покинутый, оставленное ложе.

Ткань, впитавшая полуденное солнце.

Понт шумит за черной изгородью пиний.

Чье-то судно с ветром борется у мыса.

На рассохшейся скамейке - Старший Плиний.

Дрозд щебечет в шевелюре кипариса.

Mарт 1972

 

Ольга Олгерт

Там, где вкус тишины – позабытый и странный,

И плывёт под ногами пастельное небо,

Дремлют улицы ,ёжась в туманном пространстве...-

Им бы снега..

Где меняются лица земли полюсами,

Там стоят, не считая дождей километры,

Корабли ,что целуют закат парусами..-

Им бы ветра..

В мире слов, где улыбки на слёзы похожи,

И цветут на балконах бесстрастья герберы,

Там сутулятся лица уставших прохожих..-

Им бы веры..

Стынут,ветром прошитые,хрупкие зимы,

Где,роняя предчувствия в морок ненастья,

Пишут женщины письма далёким любимым –

Им бы счастья..

 

А.А. Фет

Ничтожество

Тебя не знаю я. Болезненные крики

На рубеже твоем рождала грудь моя,

И были для меня мучительны и дики

Условья первые земного бытия.

Сквозь слез младенческих обманчивой улыбкой

Надежда озарить сумела мне чело,

И вот всю жизнь с тех пор ошибка за ошибкой,

Я всё ищу добра - и нахожу лишь зло.

И дни сменяются утратой и заботой

(Не всё ль равно: один иль много этих дней!),

Хочу тебя забыть над тяжкою работой,

Но миг - и ты в глазах с бездонностью своей.

Что ж ты? Зачем? - Молчат и чувства и познанье.

Чей глаз хоть заглянул на роковое дно?

Ты - это ведь я сам. Ты только отрицанье

Всего, что чувствовать, что мне узнать дано.

Что ж я узнал? Пора узнать, что в мирозданьи,

Куда ни обратись, - вопрос, а не ответ;

А я дышу, живу и понял, что в незнаньи

Одно прискорбное, но страшного в нем нет.

А между тем, когда б в смятении великом

Срываясь, силой я хоть детской обладал,

Я встретил бы твой край тем самым резким криком,

С каким я некогда твой берег покидал.

 

Александр Кушнер

На петербургских старинных гравюрах

Снег не лежит на дворцах и скульптурах

И не идет никогда.

Вечнозеленые кроны густые,

А на Неве – мотыльки кружевные

И голубая вода.

Видно снесенную церковь Земцова,

Блещет зарытый канал.

Главного Штаба еще никакого

Нет: вместо Штаба – провал.

Пушкин еще не родился. Сгружают

Финский гранит, золотят, наряжают,

Щеголь глядит на возню.

Что-то еще выпирает неловко,

Но присмотритесь: идет подготовка

К майскому этому дню.

Едет читатель в карете куда-то

Цугом, с шутом и людьми…

Гоголь? Еще для него рановато,

Пусть подождет за дверьми.

Мойка, Фонтанка, Мильонная, Невский…

Улиц, где мог бы гулять Достоевский,

Нет. Значит, может не быть

Этих горячечных снов, преступлений?

Или, как дом, запланирован гений:

Строить здесь будут и рыть.

Что же до мест, где мы нынче гуляем,

Нет и в проекте их; где-то за краем

Рамки, гравюры, листа,

Там, где художник сорит и сдувает

Пыль, и само провиденье не знает,

Как повернет и куда.

 

Николай Заболоцкий

ЗАВЕЩАНИЕ

Когда на склоне лет иссякнет жизнь моя

И, погасив свечу, опять отправлюсь я

В необозримый мир туманных превращений,

Когда мильоны новых поколений

Наполнят этот мир сверканием чудес

И довершат строение природы,—

Пускай мой бедный прах покроют эти воды,

Пусть приютит меня зеленый этот лес.

Я не умру, мой друг. Дыханием цветов

Себя я в этом мире обнаружу.

Многовековый дуб мою живую душу

Корнями обовьет, печален и суров.

В его больших листах я дам приют уму,

Я с помощью ветвей свои взлелею мысли,

Чтоб над тобой они из тьмы лесов повисли

И ты причастен был к сознанью моему.

Над головой твоей, далекий правнук мой,

Я в небо пролечу, как медленная птица,

Я вспыхну над тобой, как бледная зарница,

Как летний дождь прольюсь, сверкая над травой.

Нет в мире ничего прекрасней бытия.

Безмолвный мрак могил — томление пустое.

Я жизнь мою прожил, я не видал покоя:

Покоя в мире нет. Повсюду жизнь и я.

Не я родился в мир, когда из колыбели

Глаза мои впервые в мир глядели,—

Я на земле моей впервые мыслить стал,

Когда почуял жизнь безжизненный кристалл,

Когда впервые капля дождевая

Упала на него, в лучах изнемогая.

О, я недаром в этом мире жил!

И сладко мне стремиться из потемок,

Чтоб, взяв меня в ладонь, ты, дальний мой потомок,

Доделал то, что я не довершил.

1947

 

страшная сказка

Всё было давно, никто уже и не помнит,

как в городе старом детишек катали пони,

направо, мимо цирка, потом под арку.

На праздниках были маленькие подарки,

На горе рыдали горько, собравшись вместе,

На свадьбу дарили улыбки каждой невесте,

На похороны толпою брели за гробом,

И небо плакало с ними дождем багровым.

И черного было не выдумать, не навлечь им,

А осень бросала листья шарфом на плечи,

Зимой становилось жутко и выли баньши,

Узорный флюгер скрипел на высокой башне,

Но было тепло в домах, одеяла грели,

Но пели для них веселые менестрели,

И дети друг другу рассказывали страшилки,

Чтоб видеть во сне мостки, резеду, кувшинки.

Чтоб к завтраку были гренки и чай с повидлом,

Из окон было горы и реку видно,

В рассветной дымке зерно выносили курам

Большие женщины - статны и белокуры,

Мужчины ковали коней и ремесла знали,

На ратуше каждый день поднимали знамя,

И пахло корицей, льном, мукой толоконной

От тех, кто вступал в субботу в мир колокольный.

Свеча в окне, дрожа, оплывала воском

Однажды вечером в город вступило войско.

Таких же, как те, что здесь безвремённо жили.

От тяжести копий дрожали в ладонях жилы,

Оркестр рыдал и рвал на гитарах струны.

От грязи и пота волосы слиплись в струпья.

А город не знал - бояться, бежать, молиться

За этих, у которых война на лицах.

Но шли. И за ними улица пахла солью.

Но утром над городом встало большое солнце.

И войско увидело в удали бесшабашной,

Что есть вокруг дома, купола и башни.

И есть брусчатка, ветер, песок и камни.

Но хлебом не пахнет от старых ворот пекарни,

Но рыбаки не тянут сырые шкоты.

И дети не чертят классики возле школы.

...

Собрались быстро. Вещи не паковали.

Остались инструменты у наковален.

Кто смог что взять под силу его умишка

Кольцо. Письмо. Игрушка. Плюшевый мишка.

Ушли туда, где никто их уже не тронет,

Где старый король сидит на сосновом троне,

Где их ловили, любили и баловали

Большие люди с песьими головами.

Большие люди с маленькими руками.

Где строили им дома - из воды, песка ли...

И солнце всходило ночью на три секунды

Где женщины стриглись, раз косы у них секутся.

И хвастались друг другу "У нас вот дома".

Большие люди носили их на ладони.

И каждый говорил: "Я здесь не один и..."

И солнце всходило. И все же оно всходило.

Прошли века, года, ерунда, минуты,

И если кому-то было здесь не уснуть, то

Ему приносили сырую настойку щебня

И лунный свет (как солнца весьма ущербный).

Кормили кротов, как будто они коровы,

Смешные женщины, тонки и чернобровы,

И мир просыпался - крупинчатый, серый, синий.

И дети рождались - поскольку их не спросили.

...

А я просыпаюсь с утра в голубином гаме,

Антенны кренятся, как ноты в унылой гамме.

Мне кажется, что приснился мне старый Гамельн.

Ну, точно, без крысолова, но старый Гамельн.

И я готовлю на завтрак повидло, гренки,

Кладу их на тщательно вымытую тарелку.

И чай, конечно с запахом льна и груши.

Кольцо. Письмо. Засаленная игрушка.

И день впереди - я знаю, тоска, тоска же.

А старый король - ну что же он мне расскажет?

Как сталь не хотела без жара в кольцо коваться,

Как дети чертили классы обломком кварца.

Как мир после их прихода предстал огромным,

Как их следы исчезали в дожде багровом.

Как мир проносился составом чужим, товарным,

И солнце вставало. И все же оно вставало.

(Зарегистрируйтесь или Авторизуйтесь)

 

Ася Векслер

Как я поживаю?

Все так же,

Как прежде.

И в той же стихии.

Порою не верится даже,

что все мы - и вправду другие.

И путь мне все тот же - по грани,

где горе и счастье в помине.

И адрес на меридиане

с далекой поры и доныне.

И жизнь, леденя или грея,

всем сущим дивит, как впервые.

И так же меняет нас время

не души -

лишь клетки живые.

И что из того, что не схожи

дни с днями, а годы с годами?

Все - так же,

все - там же,

все - то же.

Все наше останется с нами.

 

Желтый ангел

В вечерних ресторанах,

В парижских балаганах,

В дешевом электрическом раю

Всю ночь ломаю руки

От ярости и муки

И людям что-то жалобно пою.

Звенят, гудят джаз-баны

И злые обезьяны

Мне скалят искалеченные рты.

А я, кривой и пьяный,

Зову их в океаны

И сыплю им в шампанское цветы.

А когда наступит утро, я бреду бульваром сонным,

Где в испуге даже дети убегают от меня.

Я усталый старый клоун, я машу мечом картонным,

И в лучах моей короны умирает светоч дня.

Звенят, гудят джаз-баны,

Танцуют обезьяны

И бешено встречают Рождество.

А я, кривой и пьяный,

Заснул у фортепьяно

Под этот дикий гул и торжество.

На башне бьют куранты,

Уходят музыканты,

И елка догорела до конца.

Лакеи тушат свечи,

Давно замолкли речи,

И я уж не могу поднять лица.

И тогда с потухшей елки тихо спрыгнул желтый Ангел

И сказал: "Маэстро, бедный. Вы устали. Вы больны.

Говорят, что Вы в притонах по ночам поете танго.

Даже в нашем добром небе были все удивлены".

И, закрыв лицо руками, я внимал жестокой речи,

Утирая фраком слезы, слезы боли и стыда.

А высоко в синем небе догорали Божьи свечи

И печальный желтый Ангел тихо таял без следа.

Вертинский А. 1934

 

Михаил Щербаков

ПРОЩАНИЕ С ПЕТЕРБУРГОМ

Меж вод и плит, чей двадцать лет назад

пленил тебя разлёт победный,

сегодня твой не в счёт холодный взгляд:

ему что Летний сад, что Всадник Медный.

Здесь был ты юн и страстию сражён,

её восторг любому ведом.

Но тот счастлив, за кем она с ножом

не век потом крадётся следом.

Счастлив ночлег в полночном полудне,

в дому, что – да, таки доходен.

Лицом к стене, на жёстком полотне,

зато один вполне. Зато свободен.

Пускай такой свободы ради вся

прошла весна твоя в неволе…

Но в белой тот рубашке родился,

кто, взяв своё, отдаст не вдвое.

Покуда нет досуга небесам,

досуг земной казнит и судит.

Закон для всех, но кто казнится сам –

авось, по всем статьям судим не будет.

Кем слово «прав» и слово «невредим»

устранены из лексикона,

тот сам судья. Хотя – закон един.

Вольно ж тебе не знать закона.

Не делать вид вольно, что пьёшь не яд

и что сластишь его не мёдом,

покуда флот прогулочный в Кронштадт

за горсть монет везёт тебя по водам.

Знобит с утра. Волна в Неве седа.

Погода впрок отметки ставит.

Но чья была весна не весела,

того зима не вдруг раздавит.