Любимые стихи выкладываем... | страница 36

Юрий Левитанский

Я, побывавший там, где вы не бывали,

я, повидавший то, чего вы не видали,

я, уже т а м стоявший одной ногою,

я говорю вам - жизнь все равно прекрасна.

Да, говорю я, жизнь все равно прекрасна,

даже когда трудна и когда опасна,

даже когда несносна, почти ужасна -

жизнь, говорю я, жизнь все равно прекрасна.

Вот оглянусь назад - далека дорога.

Вот погляжу вперед - впереди немного.

Что же там позади? Города и страны.

Женщины были - Жанны, Марии, Анны.

Дружба была и верность. Вражда и злоба.

Комья земли стучали о крышку гроба.

Старец Харон над темною той рекою

ласково так помахивал мне рукою -

дескать, иди сюда, ничего не бойся, .

вот, дескать, лодочка, сядем, мол, да поедем.

Как я цеплялся жадно за каждый кустик!

Как я ногтями в землю впивался эту!

Нет, повторял в беспамятстве, не поеду!

Здесь, говорил я, здесь хочу оставаться!

Ниточка жизни. Шарик, непрочно свитый.

Зыбкий туман надежды. Дымок соблазна.

Штопаный, перештопанный, мятый, битый,

жизнь, говорю я, жизнь все равно прекрасна.

Да, говорю, прекрасна и бесподобна,

как там ни своевольна и ни строптива -

ибо, к тому же, знаю весьма подробно,

что собой представляет альтернатива...

Робкая речь ручья. Перезвон капели.

Мартовской брагой дышат речные броды.

Лопнула почка. Птицы в лесу запели.

Вечный и мудрый круговорот природы.

Небо багрово-красно перед восходом.

Лес опустел. Морозно вокруг и ясно.

Здравствуй, мой друг воробушек,

с Новым годом!

Холодно, братец, а все равно - прекрасно!

 

Ну каким ты владеешь секретом?

Чем взяла меня и когда?

Но с тобой я всегда, всегда,

Днем и ночью, зимой и летом!

Площадями ль иду большими

Иль за шумным сижу столом,

Стоит мне шепнуть твое имя —

И уже мы с тобой вдвоем.

Когда радуюсь или грущу я

И когда обиды терплю,

И в веселье тебя люблю я,

И в несчастье тебя люблю.

Даже если крепчайше сплю,

Все равно я тебя люблю!

Говорят, что дней круговерть

Настоящих чувств не тревожит.

Говорят, будто только смерть

Навсегда погасить их может.

Я не знаю последнего дня,

Но без громких скажу речей:

Смерть, конечно, сильней меня,

Но любви моей не сильней.

И когда этот час пробьет

И окончу я путь земной,

Знай: любовь моя не уйдет,

А останется тут, с тобой.

Подойдет без жалоб и слез

И незримо для глаз чужих,

Словно добрый и верный пес,

На колени положит нос

И свернется у ног твоих...

 

В ночь под Рождество

Там , где вечность вблизи видна,

Где живёт, прорастая в Слово,

Петроградская сторона

Моего бытия земного,

Там, во тьму уронив закат,

Дремлют будни, что ночи грели,

Где веснушчатый Летний сад

Одевают в шелка метели.

Где читали любовь с листа,

Где дороги снега укрыли,

Нас учила Нева летать

И мосты поднимали крылья.

Ольга Олгерт

 

Мой милый Петербург

Мой милый Петербург, я так устал…

Прости, что реже по твоим гранитам

Ходить, теперь, я вечерами стал,

И слушать капель тихую молитву.

Все реже я к мозаике, теперь,

Красавца «Спаса», нежно прикасаюсь,

Но строго не суди меня, поверь,

Я сам себе, ночами, в этом каюсь.

Меня заела жизни суета,

И время, как в песок, уходит в быт.

Мой милый Петербург я так устал,

Но ты, как прежде, мною не забыт.

Я вырвусь, я отброшу всё к чертям,

По старому опять пройдусь пути,

И вечером с тобою встречусь там,

Где к звездам, куполами, «Спас» летит.

Мой милый Петербург ведь мы друзья…

Пускай нелепо мир, порою, сложен:

Надолго расставаться нам нельзя…

Я так скучал, и ты, надеюсь, тоже.

Степан Кадашников

 

"Прости мне всё,

я выжил из ума."

Прощаю всё -

давно сошла сама...

Как жизнь?

Вполне...

Пресна, как пресен порридж.

Полезно? Ну конечно, кто же спорит...

А горечь -

это горе от ума.

Простила...

Всё...

Прости теперь и мне:

звонки, что вязли в топи инвективы,

и ночь без сна,

и грех казаться сильным,

и боль мою, что воздала втройне,

и тот рассвет

в слепом чужом окне...

Скончался слог, закончились романы,

почтовый сервер не признал пароль.

Проходит всё...

И это...

Но так странно

читать в ремарках сыгранную роль.

Я не скажу: "Любила..."

Я люблю,

но отпустила и сама ладонь разжала.

Большое плаванье - большому кораблю?

Ты прав, банально...

Небанальных - мало.

А что слова?

Молчать - куда верней: сойдёшь за умную,

да и целей основы,

и, по большому счёту, всё не ново,

но что ж так больно?

Впрочем, не жалей...

Пусть отболит...

На новый круг вернётся -

и будет день, залитый щедрым солнцем,

и облака, и небо, и лужок,

и пес, шальной от света...

Да, Дружок...

В сухом остатке

пыль оттенка скуки

и ворох слов,

услышанных на треть.

Закат тяжёл...

В него бы умереть,

да не моё - привыкла вопреки.

Перетерплю, сшивая лоскутки

дней рваных

в полотно большой разлуки...

Уже Другая

 

Максимилиан Волошин

Обманите меня… но совсем, навсегда…

Чтоб не думать — зачем, чтоб не помнить — когда…

Чтоб поверить обману свободно, без дум,

Чтоб за кем-то идти в темноте наобум…

И не знать, кто пришёл, кто глаза завязал,

Кто ведёт лабиринтом неведомых зал,

Чьё дыханье порою горит на щеке,

Кто сжимает мне руку так крепко в руке…

А очнувшись, увидеть лишь ночь и туман…

Обманите и сами поверьте в обман.

 

НИКОЛАЙ ГУМИЛЕВ

ИЗ ЛОГОВА ЗМИЕВА

Из логова змиева,

Из города Киева,

Я взял не жену, а колдунью.

А думал - забавницу,

Гадал - своенравницу,

Веселую птицу-певунью.

Покликаешь - морщится,

Обнимешь - топорщится,

А выйдет луна - затомится,

И смотрит, и стонет,

Как будто хоронит

Кого-то,- и хочет топиться.

Твержу ей: крещенному,

С тобой по-мудреному

Возиться теперь мне не в пору;

Снеси-ка истому ты

В днепровские омуты,

На грешную Лысую гору.

Молчит - только ежится,

И все ей неможется,

Мне жалко ее, виноватую,

Как птицу подбитую,

Березу подрытую,

Над очастью, богом заклятую.

 

Вот как то так...нашла на просторах инета.

В жизни каждый из нас выбирает свой путь

Кто-то хочет "забыть", кто-то хочет "вернуть"...

В дебрях каждой души ищем «страшный секрет»…

Разрушая, что есть, верим в то, чего нет.

После сотен ошибок и тысячи проб,

Жаль не каждый из нас смог усвоить урок.

И вот так спотыкаясь на каждом шагу…

Мы построили жизнь в наших «снах наяву»

Мы порой забываем про чувства других,

Губим то, что дороже сокровищ любых,

Усложняем и так не простую любовь,

Разбиваем мечты, что не сбудутся вновь.

Мы «умеем» любить, не умея прощать…

Мы умеем судить, не умея страдать…

Мы так любим других осуждать за грехи …

А свои где-то прячем в безднах души…

Нам так сложно любить,- ненавидеть легко,

Заглянуть интересно в чужое окно…

Но зато мы боимся в себя заглянуть…

Говоря, что честны, можем вновь обмануть…

Жаль, что каждый из нас судит только других…

Будто не замечая пороков своих…

Будто хочет их скрыть от себя и от всех…

Только рано ли поздно будет выявлен грех.

Мы порой улыбаясь хотим задушить,

Каждый день, лицемеря приучены жить

И на сотни людей, может только один

Вдруг захочет совсем изменить этот мир.

Но у нас побеждает всегда большинство…

Как бы мы не хотели – в минусах меньшинство…

Глупость вновь побеждает, уже в тысячный раз

Здравый смысл утопает в море сказанных фраз.

Вот такой этот мир в наших «снах наяву»…

Нет скорее «кошмарах»… я сама не пойму…

Почему до сих пор не меняем мы мир

Боимся или не хотим?………

07.09.05.

(Ксения Кирзимова)

 

А я мечтала исправить мир, но, слава богу, не знала как (с) Екатерина Горбовская

 

У нее в глазах конопляный дым...

Автор: Алина Марк

У нее в глазах конопляный дым - сладковатый запах духов и кожи.

Вот такие - взглядами топят льды. Никакая магия не поможет.

Голос - тихий, вкрадчивый, с хрипотцой. Прикует,привяжет,затянет в сети.

И потом попробуй держать лицо: голос рвется пленками на кассете...

У нее в зрачках - чертовщины воз и безумство зрителей на корриде. Ни следа от позавчерашних слез - ой, да ладно, кто и когда их видел?

У нее в душе - то огонь, то лед.

Угадай, попробуй - рискни-ка, милый!

Чуть не так - до пепла тебя сожжет. До холодной грязи гнилой могилы выпьет кровь из вялотекущих вен, будь ты хоть какой богатырь и витязь.

Вы хотели всяческих перемен?

Получите, батенька.

Распишитесь.

Самой высшей пробы - нектар и яд.

Длинный список разного арсенала.

О таких не помнят - боготворят...

...а теперь скажи - ты себя узнала?

 

Ветер треплет руки, звенит по коже, оседает платьем на спинку стула.

Город ест и снится, и мне бы тоже – только видно где-то меня замкнуло.

Здравствуй, фея, где же тебя носило.

Кто тебя любил, посвящал и трахал...

И с какой же невесть откуда силой ты теперь оставила свой Айдахо...

Свой уютный дом в паре миль от Бойсе – на опять хрущевку в больной Одессе.

Ты теперь со мной, ничего не бойся.

У тебя не вышло, но ты надейся.

Тот же ветер, треплет. Но чуть подальше, осыпает пеплом листву на Невском

Город полон смеха, вина и фальши, я хотел бы так же, да только не с кем.

Здравствуй, фея, где ты бросаешь якорь?

На каких волнах с капитаном Немо?

Я почти узнал, где твоя Итака, но пришёл проверить – а море немо.

И остался ждать, не один – с надеждой, что живешь, не сдохла вчерашней ночью.

У меня в гостиной – твоя одежда.

У тебя на яндексе – куча почты.

Зной никак не склонен к порывам ветра. Он приходит резко, и с липкой кожей.

Город жрёт бабло, обнуляет недра. Шаурма становится чуть дороже.

Ты приходишь снова – стройней и злее. Я глушу коньяк – за тебя и стоя.

В капитане вымерло всё и фея – он остался где-то на поле боя.

Я глушу коньяк, мне ни к черту жалость, мне который город попал в немилость –

А ему в последний, небось, икалось.

А тебе в Итаке, небось, крестилось.

Межсезонье, сплин, одеяло снега – в ноябре, по странной Его программе.

Город рвётся вниз с голубого неба. Фотошоп смеется и больно ранит.

Перемены видно спокойным глазом – и коньяк закончен, как ветром сдуло.

Этот ветер, с**а, везде и сразу – и на Невском был, и на спинке стула…

Завывал в Айдахо унылым зверем, надавал Одессе песком по роже.

Но пока живу – то, конечно, верю.

Если ты жива - напиши, что тоже.

Лала Тарапакина

 

Паровозик по имени «Жизнь»,

Отмечая отправку гудком,

От вокзала «Рожденье» бежит,

Чтобы в «Детство» ворваться потом.

Чтобы к станции «Юность» успеть,

Чтобы к «Зрелости» в срок подойти.

Если топливо будет гореть,

Встретит станцию «Старость» в пути.

Отправляясь в назначенный рейс

Познаёт паровозик маршрут

Обозначенный линией рельс,

Расписаньем часов и минут.

Вот опять уплывает перрон…

Был помощник, уже машинист.

Каждый год добавляет вагон.

В биографии - транспортный лист.

Можно что-то в пути поменять:

Есть у стрелок ручной перевод.

Только поезд не двинется вспять,

Может ехать он только вперёд.

А состав всё длинней и длинней,

Пассажиров все больше. И груз

Возрастает с течением дней.

Появляется опыт и грусть.

На платформах подсядут друзья,

Кто-то близкий сойдёт навсегда.

И так жаль, что вернуть их нельзя

Никогда, никогда, никогда…

Только дальше ты поезд ведёшь,

За дорогой следишь, напряжён.

Коль устанешь и скажешь: «Хорош!»

Паровозик пойдёт под уклон.

И не будет наград и побед,

Механизмы отправят на слом...

А на красный отправишься свет -

Всем известно, что будет потом.

Пусть летит паровозик вперёд

Через холод, ненастье и тьму.

Пусть тебе, машинист, повезёт!

Лишь рычаг не давай никому..(с)

 

Эгоизм болезни: носись со мной,

Неотступно бодрствуй у изголовья,

Поправляй подушки, томись виной

За свое здоровье.

Эгоизм здоровья: не тронь, не тронь,

Избегай напомнить судьбой своею

Про людскую бренность, тоску и вонь:

Я и сам успею.

Эгоизм несчастных: терпи мои

Вспышки гнева, исповеди по пьяни,

Оттащи за шкирку от полыньи,

Удержи на грани.

Эгоизм счастливых: уйди-уйди,

Не тяни к огню ледяные руки,

У меня, глядишь, еще впереди

Не такие муки.

Дай побыть счастливым — хоть день, хоть час,

Хоть куда укрыться от вечной дрожи,

Убежать от жизни, забыть, что нас

Ожидает то же.

О, боязнь касаться чужих вещей!

Хорошо, толпа хоть в метро проносит

Мимо грязных тряпок, живых мощей,

Что монету просят.

О, боязнь заразы сквозь жар стыда:

Отойдите, нищие и калеки!—

И злорадство горя: иди сюда,

Заражу навеки!

Так мечусь суденышком на волне

Торжества и страха, любви и блуда,

То взываю к ближним: «Иди ко мне!»,

То «Пошел отсюда!»

Как мне быть с тобой, эгоизм любви,

Как мне быть с тобой, эгоизм печали —

Пара бесов, с коими визави

Я сижу ночами?

А вверху, в немыслимой высоте,

Где в закатном мареве солнце тает,—

Презирая бездны и те, и те,

Альтруизм витает.

Над моей измученной головой,

Над счастливой парой и над увечной,

Он парит — безжалостный, неживой,

Безнадежный, хладный, бесчеловечный.

Дмитрий Быков

 

")

У соседа травка зеленее,

Ароматней запахи цветов,

Грядки с помидорами ровнее,

Восхищает форма огурцов.

И земля, что он копает, мягче,

Меньше надо вкладывать труда.

У соседа солнце светит ярче,

И прозрачней в арыке вода.

Лучше всё, чтоб не коснулось взора,

Не могу понять я – почему,

Сколько б не стояла у забора

Задом к огороду своему."

 

Конверты мои никуда не уходят

и не уходили. Какой от них прок.

Из опыта жизни извлёк, что свободен

бывает лишь тот, чей закончился срок.

Шаманит шарманка глухих переулков,

сюжет повторяется день ото дня:

минутные встречи в эпоху разлуки

по прерванной линии судеб звонят.

Колдует шарманка житейских историй.

У псковской селянки родился арап.

На кухне одной и в одном коридоре

встречаются Токио и Ленинград.

Толкаются мнения в тесном трамвае –

кто едет на Запад, а кто – на Восток.

Татарин француженку приобнимает

и шепчет, что все мы по ходу дорог

прибудем в свои коммунальные гнёзда,

и каждый получит – к чему прирождён.

Но так же свисать будут шишками звёзды

и так же сиять будет рыжий плафон.

Закончится срок и для этой России,

но те же берёзы на тех же постах

опять рассмеются над ивой плаксивой,

и люди срифмуют их смех на листах.

Шаманит шарманка тягучим напевом

из ватных сердец выжимая слезу.

В подъезде целуются Рыбинск с Женевой,

мурлыкая песни британки Алсу.

Да спьяну буянят ростовские инки,

не то чтобы ради идеи, а так –

по давней традиции вечной глубинки

столичному оку приделать синяк.

Шаманит, шаманит шарманка Сибири,

шарманит принцесс нефтяных кружева,

по-прежнему чтит православных валькирий

и смотрит в глаза иудейского льва.

Закончится срок этих княжеств таёжных,

но будет всё так же гудеть Ангара,

весной заливая собой бездорожье

и брошенные навсегда трактора.

Шаманит сосед мой, шаманит соседка,

по кругу их вечные жизни бредут,

по тем же степям, где разрушили предки

московской ордой Золотую Орду.

И тысячи раз перетрутся границы,

истлеют кокарды державных знамён,

на Клязьме воздвигнется новая Ницца,

из Бронниц улиткою выползет Бонн.

И этой России закончится тоже

отпущенный временем святости срок.

Но будет всё в том же пылить бездорожье

с пустыми бидонами грузовичок.

И будет веками шарманить шарманка

обыденных тысячелетий мотив,

и тронутся в путь сыктывкарские янки,

и так же однажды сопьются с пути.

И письма мои никогда не прибудут

по вычеркнутым из судьбы адресам.

Из опыта жизни известно, что всюду

мерещится то, чем являешься сам.

[SIZE=8pt]Андрей Ханжин.[/SIZE]

 

Не подумайте, что выпендриваюсь, просто действительно люблю эти стихи.

Wer reitet so spaet durch Nacht und Wind?

Es ist der Vater mit seinem Kind;

Er hat den Knaben wohl in dem Arm,

Er fasst ihn sicher, er haelt ihn warm.

"Mein Sohn, was birgst du so bang dein Gesicht?"

"Siehst, Vater, du den Erlkoenig nicht?

Den Erlenkoenig mit Kron` und Schweif?"

"Mein Sohn, es ist ein Nebelstreif." --

"Du liebes Kind, komm, geh mit mir!

Gar schoene Spiele spiel` ich mit dir;

Manch bunte Blumen sind an dem Strand;

Meine Mutter hat manch guelden Gewand." --

"Mein Vater, mein Vater, und hoerest du nicht,

Was Erlenkoenig mir leise verspricht?"

"Sei ruhig, bleib ruhig, mein Kind!

In duerren Blaettern saeuselt der Wind." --

"Willst, feiner Knabe, du mit mir gehn?

Meine Toechter sollen dich warten schoen;

Meine Toechter fuehren den naechtlichen Reihn

Und wiegen und tanzen und singen dich ein." --

"Mein Vater, mein Vater, und siehst du nicht dort

Erlkoenigs Toechter am duestern Ort?"

"Mein Sohn, mein Sohn, ich seh` es genau,

Es scheinen die alten Weiden so grau."

"Ich liebe dich, mich reizt deine schoene Gestalt;

Und bist du nicht willig, so brauch` ich Gewalt." --

"Mein Vater, mein Vater, jetzt fasst er mich an!

Erlkoenig hat mir ein Leids getan!" --

Dem Vater grauset`s, er reitet geschwind,

Er haelt in den Armen das aechzende Kind,

Erreicht den Hof mit Muh` und Not;

In seinen Armen das Kind war tot.

Goethe

 

Девочка-праздник.

Из цикла "Лица"

Автор: Анастасия Гурман

Девочка-праздник точно откроет дверь,

Пустит с ночёвкой и не задаст вопросов.

Разве что мельком бросит:

– Ну как там Тверь?

– Так же как Питер.

Волосы цвета проса

Стали длинней, ухоженней и теплей,

Сладость Chanel сменил терпковатый Dolce.

Если ему прошедшая пара лет –

Вдоха короче, ей – полувека дольше.

Девочка-праздник больше не любит джаз,

И рок-н-ролл, и всё-что-там-вместе-пели.

Это пока секрет.

– Кош, снимай пиджак, –

В шкаф убирает, вытерпев еле-еле,

Чтобы не впрыснуть в лёгкие – чур-чур-чур –

Запах, когда-то лопавший кожный мрамор.

Толстый браслет не веянье haute couture.

Толстый браслет – одежда для тонких шрамов.

Глупо ему отдельно стелить постель –

Мартовский кот чурается одиночеств.

Басом рычать и плакать, как свиристель,

Будет она почти до исхода ночи.

Звонкое утро. Утро из хрусталя.

– Не ожидал увидеть такую леди.

Девочка прячет осоловелый взгляд.

Кофе играет нотками миндаля.

Он не уедет.

Сволочь.

Он не уедет.

 

Та наскальная роза, которой ты бредишь.

Колесо с его синтаксисом каленым.

Расставание гор с живописным туманом.

Расставанье тумана с последним балконом.

Современные метры надеются в кельях

на стерильные свойства квадратного корня.

В воды Сены вторгается мраморный айсберг,

леденя и балконы и плющ на балконе.

Осыпается с окон листва отражений.

Парфюмерные лавки властями закрыты.

Топчут сытые люди мощеную землю.

Утверждает машина двухтактные ритмы.

Дряхлый призрак гераней, гардин и унынья

по старинным домам еще бродит незримо.

Но шлифует зенит свою линзу над морем

и встает горизонт акведуками Рима.

Моряки, незнакомые с ромом и штормом,

истребляют сирен по свинцовым лиманам.

Ночь, чугунная статуя здравого смысла,

полнолуние зеркальцем держит карманным,

Все желаннее форма, граница и мера.

Мерят мир костюмеры складным своим метром.

Натюрмортом становится даже Венера,

а ценителей бабочек сдуло как ветром.

 

Жуковский настолько плох?