Любимые стихи выкладываем... | страница 57

Лапы мерзнут, а в глазах тоска,

И сидит лохматая бродяга

За углом, у самого моста.

Все проходят мимо... Эх, дворняга.

Он дрожит и голоден с утра.

Что поделать, если пес бездомный?

Может камнем бросить детвора,

Могут пнуть ногою очень больно.

Мы с тобой ходили в магазин,

Ты остановился:"Глянь, собачка.

Правда же, он очень-очень мил,

Ну, давай возьмем с собой на дачу!"

И бессильны все мои слова,

Ты уже ему даешь конфету.

Я права, иль может не права?

Но берем с собой собаку эту.

А когда им занялись всерьез:

Вымыли, согрели, накормили -

Оказался очень славный пес,

Он теперь живет в моей квартире.

 

Очень сильное. О людях победивших войну.

Когда-то победу одержали благодаря им.

А сейчас ещё до начала самой войны ей уже сдались. Диванные войска - совсем другие люди. Грустно.

Памятник.

Это было в мае, на рассвете.

Настал у стен рейхстага бой.

Девочку немецкую заметил

Наш солдат на пыльной мостовой.

У столба, дрожа, она стояла,

В голубых глазах застыл испуг.

И куски свистящего металла

Смерть и муки сеяли вокруг.

Тут он вспомнил, как прощаясь летом

Он свою дочурку целовал.

Может быть отец девчонки этой

Дочь его родную расстрелял.

Но тогда, в Берлине, под обстрелом

Полз боец, и телом заслоня

Девочку в коротком платье белом

Осторожно вынес из огня.

И, погладив ласковой ладонью,

Он её на землю опустил.

Говорят, что утром маршал Конев

Сталину об этом доложил.

Скольким детям возвратили детство,

Подарили радость и весну

Рядовые Армии Советской

Люди, победившие войну!

И в Берлине, в праздничную дату,

Был воздвигнут, чтоб стоять века,

Памятник Советскому солдату

С девочкой спасенной на руках.

Он стоит, как символ нашей славы,

Как маяк, светящийся во мгле.

Это он, солдат моей державы,

Охраняет мир на всей земле.

 

Если дорог тебе твой дом,

Где ты русским выкормлен был,

Под бревенчатым потолком,

Где ты, в люльке качаясь, плыл;

Если дороги в доме том

Тебе стены, печь и углы,

Дедом, прадедом и отцом

В нем исхоженные полы;

Если мил тебе бедный сад

С майским цветом, с жужжаньем пчел

И под липой сто лет назад

В землю вкопанный дедом стол;

Если ты не хочешь, чтоб пол

В твоем доме фашист топтал,

Чтоб он сел за дедовский стол

И деревья в саду сломал...

Если мать тебе дорога —

Тебя выкормившая грудь,

Где давно уже нет молока,

Только можно щекой прильнуть;

Если вынести нету сил,

Чтоб фашист, к ней постоем став,

По щекам морщинистым бил,

Косы на руку намотав;

Чтобы те же руки ее,

Что несли тебя в колыбель,

Мыли гаду его белье

И стелили ему постель...

Если ты отца не забыл,

Что качал тебя на руках,

Что хорошим солдатом был

И пропал в карпатских снегах,

Что погиб за Волгу, за Дон,

За отчизны твоей судьбу;

Если ты не хочешь, чтоб он

Перевертывался в гробу,

Чтоб солдатский портрет в крестах

Взял фашист и на пол сорвал

И у матери на глазах

На лицо ему наступал...

Если ты не хочешь отдать

Ту, с которой вдвоем ходил,

Ту, что долго поцеловать

Ты не смел,— так ее любил,—

Чтоб фашисты ее живьем

Взяли силой, зажав в углу,

И распяли ее втроем,

Обнаженную, на полу;

Чтоб досталось трем этим псам

В стонах, в ненависти, в крови

Все, что свято берег ты сам

Всею силой мужской любви...

Если ты фашисту с ружьем

Не желаешь навек отдать

Дом, где жил ты, жену и мать,

Все, что родиной мы зовем,—

Знай: никто ее не спасет,

Если ты ее не спасешь;

Знай: никто его не убьет,

Если ты его не убьешь.

И пока его не убил,

Ты молчи о своей любви,

Край, где рос ты, и дом, где жил,

Своей родиной не зови.

Пусть фашиста убил твой брат,

Пусть фашиста убил сосед,—

Это брат и сосед твой мстят,

А тебе оправданья нет.

За чужой спиной не сидят,

Из чужой винтовки не мстят.

Раз фашиста убил твой брат,—

Это он, а не ты солдат.

Так убей фашиста, чтоб он,

А не ты на земле лежал,

Не в твоем дому чтобы стон,

А в его по мертвым стоял.

Так хотел он, его вина,—

Пусть горит его дом, а не твой,

И пускай не твоя жена,

А его пусть будет вдовой.

Пусть исплачется не твоя,

А его родившая мать,

Не твоя, а его семья

Понапрасну пусть будет ждать.

Так убей же хоть одного!

Так убей же его скорей!

Сколько раз увидишь его,

Столько раз его и убей!

1942

Константин Симонов.

 

Марко Вороный (в переводе Сергея Шелкового)

Слово

Сгустилась ночи тёмная прохлада,

Во влажной тишине молчат сады.

И падают беззвучно в ток воды

Листвы, веков, созвездий мириады.

Шагов не услыхать во тьме глубокой,

Теряются в безмолвии следы…

Над сном отгомонившей суеты

Восходит взор Господний многоокий.

Так жизнь, словно минуту, проживём,

Калейдоскоп страстей об окоём

Расколется, о тайну чёрной ночи.

Одно пребудет в хаосе разлук:

В час нежности распахнутые очи

И Слово, порожденье сладких мук.

 

…а будет вот что: ночью в декабре ты выйдешь из машины у вокзала, прошествуешь по каменному залу и сядешь на скамейку у дверей. Пройдет состав, за ним – и два, и три, да только мимо – все без исключенья. Маршруты их и пункты назначенья с твоим не совпадают, хоть умри.

Тогда, от ожидания устав, ты выгребешь оставшуюся сдачу, возьмешь билет и сядешь наудачу в случайно подвернувшийся состав. В пустом купе, прихлебывая чай и сахар перемешивая ложкой, ты глянешь в закопченное окошко и скажешь с облегчением «прощай» всему, что ты к себе не привязал: словам и лицам, праздникам и дрязгам…

И тронутся с рывком и громким лязгом перрон и неприветливый вокзал. И в снежно-ледяной густой крупе внутри тебя исчезнет Вечный Странник, и сгинут – дребезжащий подстаканник и стены неказистого купе, сорвется дверь с насиженных петель, исчезнет пол, колеса, рельсы, шпалы. Останутся лишь снежные завалы и белая кружащая метель.

И вот тогда упрямый старикан

Отставит, наконец, в сторонку нарды,

Напялит кепку с лентой и кокардой

И дернет неподатливый стоп-кран.

И сквозь салют, петарды и галдёж

Ты вдруг увидишь пламенно и ясно,

Что все твои усилия напрасны.

Поскольку от себя

ты не уйдешь.

П.Шульга

 

и сказали ему

И сказали ему: живи да на мир глазей. Не грусти ни о чем, не мямли, не ротозей. Дом построишь себе, детишек родишь ораву. А ему ни детей не хочется, ни друзей. Он обрюзг и устал, голова его – дом-музей, дом печальных музей, проживающих здесь по праву.

Он шагает по дому, воздух его тягуч. Он шагает по полу, вязкому, как сургуч. Мимо книг не о нем, мимо стендов, покрытых пылью. Мимо зыбких фигур чужих для него людей, мимо тех, для кого – притворщик и лицедей – он играет себя и прячет за спину крылья.

И тогда он берет бумагу и карандаш и рисует себе траншею окоп блиндаж – и себя в блиндаже, глядящим на карту боя. Но вокруг никого, враги не чеканят шаг, только мертвая тишина шелестит в ушах, только небо вверху – далекое, голубое.

Вот туда бы ему, в пустую голубизну, в безразличную и безоблачную весну, только путь в небеса подобным ему заказан. Потому что какие крылья тебе, скажи, если здесь у тебя окопы и блиндажи, если это твой дом и здесь навсегда твой разум.

Потому что когда твой разум пленен весной, и когда нестерпимо чувство, что ты – иной, и когда тишина подкрадывается липко, ты готов оставаться здесь для нее одной и опять и опять крылья складывать за спиной – ради капли тепла, ради тихой ее улыбки.

Павел Шульга

 

Саша Чёрный

ПОТОМКИ

Наши предки лезли в клети

И шептались там не раз:

"Туго, братцы... Видно, дети

Будут жить вольготней нас".

Дети выросли. И эти

Лезли в клети в грозный час,

И вздыхали: "Наши дети

Встретят солнце после нас".

Нынче так же, как вовеки,

Утешение одно:

Наши дети будут в Мекке,

Если нам не суждено.

Даже сроки предсказали:

Кто - лет двести, кто - пятьсот,

А пока лежи в печали

И мычи, как идиот.

Разукрашенные дули,

Мир умыт, причёсан, мил...

Лет чрез двести? Черта в стуле!

Разве я Мафусаил?

Я, как филин, на обломках

Переломанных богов.

В неродившихся потомках

Нет мне братьев и врагов.

Я хочу немножко света

Для себя, пока я жив,

От портного до поэта -

Всем понятен мой призыв...

А потомки... Пусть потомки,

Исполняя жребий свой

И кляня свои потёмки,

Лупят в стенку головой!

 

Sir, you are tough, and I am tough.

But who will write whose epitaph? © Бродский

 

Шарль Бодлер

ЖЕНЩИНА И КОШКА

Она, чтоб вечером рассеяться слегка,

Играла с кошечкой забавно-шаловливой; –

И лапка белая, и белая рука

Во тьме развилися так чудно и так живо...

Злодейка прятала в свои полуперчатки,

Как бритва, острые агатовые ногти;

А кошка прятала, жеманничая, когти, –

И был один в них бес и общие повадки!..

И в будуарной тьме, где смех звенел в тот раз,

Горели фосфором две пары лживых глаз.

 

Когда-то был совершенно потрясён этим простеньким стихотворением, являющимся кратким переложением шотландской баллады.

В сети можно найти варианты чернового автографа Александра Сергеевича. Всем, кто интересуется поэзией, очень советую его посмотреть - в качестве экскурсии в поэтическую лабораторию классика.

А.С. Пушкин

***

Ворон к ворону летит,

Ворон ворону кричит:

"Ворон, где б нам отобедать?

Как бы нам о том проведать?"

Ворон ворону в ответ:

"Знаю, будет нам обед;

В чистом поле под ракитой

Богатырь лежит убитый.

Кем убит и отчего,

Знает сокол лишь его,

Да кобылка вороная,

Да хозяйка молодая".

Сокол в рощу улетел,

На кобылку недруг сел,

А хозяйка ждет мило?го,

Не убитого, живого.

 

М. Ю. Лермонтов

Когда волнуется желтеющая нива,

И свежий лес шумит при звуке ветерка,

И прячется в саду малиновая слива

Под тенью сладостной зеленого листка;

Когда, росой обрызганный душистой,

Румяным вечером иль утра в час златой,

Из-под куста мне ландыш серебристый

Приветливо кивает головой;

Когда студеный ключ играет по оврагу

И, погружая мысль в какой-то смутный сон,

Лепечет мне таинственную сагу

Про мирный край, откуда мчится он, —

Тогда смиряется души моей тревога,

Тогда расходятся морщины на челе, —

И счастье я могу постигнуть на земле,

И в небесах я вижу Бога...

Февраль 1837

 

Не бывает идеальных ни народов и ни расы –

В каждой группе населенья ну хоть что-то, да не так:

С точки зрения лягушек все французы 3,14дарасы,

А корейцы 3,14дарасы с точки зрения собак.

С точки зрения троянцев 3,14дарасы были греки,

А троянцы 3,14дарасы с точки зрения коней.

Очень много 3,14дарасов так и сгинуло навеки,

Но огромная их масса дожила до наших дней.

Люди делятся на группы, на враждующие классы,

Под ошибочным девизом «все уроды, кроме нас», –

Натуралы утверждают, будто геи – 3,14дарасы,

А копнёшь под натуралов – каждый третий 3,14дарас!

Но из всей огромной массы 3,14дарасов и уродов

Можно выделить особый очень маленький народ, -

В нём сплошные 3,14дарасы с точки зренья ВСЕХ народов,

Потому что у природы должен быть громоотвод!

© Михаил Фельдман,

 

чисто чтоб тему не создавать. Не читала, но хвалят!

 

Поймет не тот, кто много видел,

А тот, кто много потерял.

Простит не тот, кто не обидел,

А тот, кто многое прощал.

Осудит каждый, кто не в силах

Пути другому уступить,

Ревнует только тот, в чьих жилах

Кровь никогда не закипит.

И боль чужую взять не сможет

Кто выгодой своей живет,

И грусть ночами не тревожит

Тех, кто любви не познает,

И счастья встречи не узнает,

Кто расставаньем не дышал.

Лишь тот, кто многое теряет

И цену многому познал…

(с) Вириссэ

 

Френсису несколько лет за двадцать,

он симпатичен и вечно пьян.

Любит с иголочки одеваться,

жаждет уехать за океан.

Френсис не знает ни в чем границы:

девочки, покер и алкоголь…

Френсис оказывается в больнице:

недомоганье, одышка, боль.

Доктор оценивает цвет кожи,

меряет пульс на запястье руки,

слушает легкие, сердце тоже,

смотрит на ногти и на белки.

Доктор вздыхает: «Какая жалость!».

Френсису ясно, он не дурак,

в общем, недолго ему осталось —

там то ли сифилис, то ли рак.

Месяца три, может, пять — не боле.

Если на море — возможно, шесть.

Скоро придется ему от боли

что-нибудь вкалывать или есть.

Френсис кивает, берет бумажку

с мелко расписанною бедой.

Доктор за дверью вздыхает тяжко

— жаль пациента, такой молодой!

Вот и начало житейской драме.

Лишь заплатив за визит врачу,

Френсис с улыбкой приходит к маме:

«Мама, я мир увидать хочу.

Лоск городской надоел мне слишком,

мне бы в Камбоджу, Вьетнам, Непал…

Мам, ты же помнишь, еще мальчишкой

о путешествиях я мечтал».

Мама седая, вздохнув украдкой,

смотрит на Френсиса сквозь лорнет:

«Милый, конечно же, все в порядке,

ну, поезжай, почему бы нет!

Я ежедневно молиться буду,

Френсис, сынок ненаглядный мой,

не забывай мне писать оттуда,

и возвращайся скорей домой».

Дав обещание старой маме

письма писать много-много лет,

Френсис берет саквояж с вещами

и на корабль берет билет.

Матушка пусть не узнает горя,

думает Френсис, на борт взойдя.

Время уходит. Корабль в море,

над головой пелена дождя.

За океаном — навеки лето.

Чтоб избежать суеты мирской,

Френсис себе дом снимает где-то,

где шум прибоя и бриз морской.

Вот, вытирая виски от влаги,

сев на веранде за стол-бюро,

он достает чистый лист бумаги,

также чернильницу и перо.

Приступы боли скрутили снова.

Ночью, видать, не заснет совсем.

«Матушка, здравствуй. Жива? Здорова?

Я как обычно — доволен всем».

Ночью от боли и впрямь не спится.

Френсис, накинув халат, встает,

снова пьет воду — и пишет письма,

пишет на множество лет вперед.

Про путешествия, горы, страны,

встречи, разлуки и города,

вкус молока, аромат шафрана…

Просто и весело. Как всегда.

Матушка, письма читая, плачет,

слезы по белым текут листам:

«Френсис, родной, мой любимый мальчик,

как хорошо, что ты счастлив там».

Он от инъекций давно зависим,

адская боль — покидать постель.

Но ежедневно — по десять писем,

десять историй на пять недель.

Почерк неровный — от боли жуткой:

«Мама, прости, нас трясет в пути!».

Письма заканчивать нужно шуткой;

«я здесь женился опять почти»!

На берегу океана волны

ловят с текущий с небес муссон.

Френсису больше не будет больно,

Френсис глядит свой последний сон,

в саван укутан, обряжен в робу…

Пахнет сандал за его спиной.

Местный священник читает гробу

тихо напутствие в мир иной.

Смуглый слуга-азиат по средам,

также по пятницам в два часа

носит на почту конверты с бредом,

сотни рассказов от мертвеца.

А через год — никуда не деться,

старость не радость, как говорят,

мать умерла — прихватило сердце.

Годы идут. Много лет подряд

письма плывут из-за океана,

словно надежда еще жива.

В сумке несет почтальон исправно

от никого никому слова.

(Не моё)

 

Псевдоним автора этого стихотворения - Саша Кладбисче.

Примечательно, что портал "Стихи.ру" она покинула, т.к. ряд её стихов был оттуда удалён - например, "Толерантность" (жаль, что не скопировал...). Симптоматично - не?

Ещё одно её стихотворение (авторская компоновка текста сохранена, хотя руки так и чесались поправить...).

НЕМНОЖЕЧКО БЕЗЫСХОДНОСТИ

Всё, что внизу, написано шутя,

Ведь я, конечно, оптимист отпетый.

Бывает, грусть навалится, хотя –

всё хорошо, и предпосылок нету.

Бывает, что оглянешься назад, и там светло, а впереди – неясно.

Бывает так, что нечего сказать, и так, что в целом говорить напрасно.

Твои дела – хотя и неплохи, но как-то бесконечна их армада,

И все твои нелепые стихи – их много так, что больше и не надо.

Всё будто повторяется вокруг, зациклена безумная планета,

И прыгаешь, и бегаешь, и вдруг – не понимаешь, а зачем всё это.

И, несмотря на всякие цветы, улыбки и подарки дорогие,

Бывает так, что ты – уже не ты,

а то, что от тебя хотят другие.

 

Обратите внимание, что стихотворение написано в 1905 г. - это объясняет его тональность и образность.

Александр Блок

***

Девушка пела в церковном хоре

О всех усталых в чужом краю,

О всех кораблях, ушедших в море,

О всех забывших радость свою.

Так пел ея голос, летящий в купол,

И луч сиял на белом плече,

И каждый из мрака смотрел и слушал,

Как белое платье пело в луче.

И всем казалось, что радость будет,

Что в тихой заводи все корабли,

И что на чужбине усталые люди

Светлую жизнь себе обрели.

И голос был сладок, и луч был тонок,

И только высоко, у Царских врат,

Причастный тайнам, - плакал ребенок

О том, что никто не придёт назад.

 

Редьярд Киплинг

[SIZE=8pt]Перевод. А. Щербакова[/SIZE]

***

Гомер все на свете легенды знал,

И всё подходящее из старья

Он, не церемонясь, перенимал,

Но с блеском, - и так же делаю я.

А девки с базара да люд простой

И все знатоки из морской братвы

Смекали: новинки-то с бородой, -

Но слушали тихо - так же, как вы.

Гомер был уверен: не попрекнут

За это при встрече возле корчмы,

А разве что дружески подмигнут,

И он подмигнёт - ну так же, как мы.

 

Наверно так.

И скучно и грустно, и некому руку подать

В минуту душевной невзгоды...

Желанья!.. что пользы напрасно и вечно желать?..

А годы проходят — все лучшие годы!

Любить... но кого же?.. на время — не стоит труда,

А вечно любить невозможно.

В себя ли заглянешь? — там прошлого нет и следа:

И радость, и муки, и всё там ничтожно...

Что страсти? — ведь рано иль поздно их сладкий недуг

Исчезнет при слове рассудка;

И жизнь, как посмотришь с холодным вниманьем вокруг —

Такая пустая и глупая шутка...

М. Ю. Лермонтов

 

Здесь (или не здесь?) как-то спрашивали что такое верлибр, и чем он отличается от белого стиха.

Это - верлибр.

Тадеуш Ружевич

РАССКАЗ О СТАРЫХ ЖЕНЩИНАХ

Я люблю старых женщин

некрасивых женщин

сердитых женщин

они соль земли

их не пугают

человеческие отбросы

им известна

обратная сторона медали

любви

веры

приходят и уходят

диктаторы озорничают

пачкают руки

человеческой кровью

старые женщины встают на рассвете

покупают хлеб овощи мясо

убирают готовят

стоят на улице молча

со сложенными руками

старые женщины

бессмертны

Гамлет мечется попав в сети

Фауст играет роль никчемную и смешную

Раскольников топором ударяет

старые женщины

неистребимы

у них снисходительная улыбка

бог умирает

старые женщины встают как обычно

покупают хлеб вино рыбу

эпоха умирает

старые женщины встают на рассвете

открывают окна

выносят нечистоты

человек умирает

старые женщины

омывают тело

хоронят умерших

сажают цветы

на могилах

я люблю старых женщин

некрасивых женщин

сердитых женщин

они верят что жизнь вечна

они соль земли

кора деревьев

кроткие глаза животных

трусость и геройство

величие и низость

они видят в подлинных размерах

приближенных к нуждам

повседневной жизни

их сыновья плывут к берегам Америк

гибнут в битве при Фермопилах

идут на Голгофу

покоряют космос

старые женщины уходят на рассвете

в город покупают хлеб масло

мясо кладут в суп приправу

открывают окна

только глупцы смеются

над старыми женщинами

некрасивыми женщинами

сердитыми женщинами

ибо это красивые женщины

добрые женщины

старые женщины

это яйца

это тайна без тайны

шары катящиеся в бесконечность

старые женщины

это

мумии священных кошек

это небольшие

сморщенные плоды

высыхающие криницы

толстые

овальные будды

когда они умирают

из глаза их вытекает

слеза

сливаясь

с девичьей улыбкой