Любимые стихи выкладываем... | страница 7

ты где русский язык учил?

 

Спасибо, вопросов больше не имею, слихвою подтвердила ты, все самые смелые догадки!

А тебе, слова не давали, в каждой бочке затычка.

 

тебя забыл спросить.

 

Относительно знаков препинания в моих изложениях, то даже спорить ни скем не буду, ибо считаю, что они выполняют функцию расставлять интонации и т.п.. Классическое же их применение выглядело бы, в моём случае (ИМХО), ещё глупее, чем комму-то кажется.

 

Кристина Эбауэр

Можно подумать

Можно подумать, вам спится ночью, люди: родные, враги, соседи…

Лунные блики сквозь тюль в цветочек и мой невидимый собеседник…

Здравствуй, а я как всегда в порядке: всё расставляю мечты по полкам,

Плачу порой, чтоб не всё так гладко, прячу часы, чтоб не всё так долго.

Жизнь разделяю на «до» и «после», словно в рекламе…. Вбиваю гвозди:

В сердце, чтоб то оставалось возле; в мысли, чтоб те пропускали воздух…

Прыгаю в окна с рассветом каждым: утро становится слишком душным…

И умираю порой от жажды нежности, ласки и прочей чуши.

И отчего-то порой тревожно – кутаюсь вместе с мечтами в простынь…

Думаешь, можно? Ведь, правда, можно стать на пол метра пониже ростом?

Я бы тогда незаметной стала средь этих грузных огромных комнат…

Лучше я спрячусь под одеялом, может, тогда обо мне не вспомнят…

Я иногда сочиняю песни (только другим наплевать на это) –

Мыслям бывает чертовски тесно, если припев, да еще с куплетом…

С ложью и правдой играю в прятки. Всё по порядку, до ста считаем.

И у лица завиваю прядки – так получаюсь почти святая.

Нравится счастье прохожим прочить… Сердце каким-то хрустальным стало…

Знаешь, еще полюбила очень в книгах сама сочинять финалы:

Сядешь порою в любимом кресле, кутаясь болью сюжетной ленты,

И добавляешь «а вдруг», «а если»… И получаются хэппи-энды.

Да, полнолуние – страх, приливы… Разум-то, видимо, с корнем выдран.

Здравствуй… Я что-то опять болтлива... Всё оттого, что тебя не видно!

Нет я не плачу - опять простуда. Мысли и чувства впадают в кому.

Речь, доведённая до абсурда. Мы ведь привыкли с тобой к такому…

Каждую ночь говорим… Ну ладно! Я говорю, ты же просто рядом…

И объедаемся шоколадом… Я! Ведь тебе-то и есть не надо…

Можно подумать, другие лучше, не посылают друг друга к чёрту…

Только их души… Да, только души тихо в ночи говорят о чём-то…

Все обитатели этих прерий разделены по стадам да стаям –

Я без тебя (постарайся верить) даже с кудряшками не святая…

Я без тебя говорю с собою. Я без тебя сумасшедших хуже.

Я ведь тебя не отдам без боя! Нужен! Ты нужен! Чертовски нужен!

Только что был, но исчез бесследно. Спрашивать глупо, куда девался.

И на подушке мертвецки бледной тени рисуют фигуры вальса…

Переживу все дневные бредни – буду мечтать и вязать на спицах…

В полночь вернётся мой собеседник… Можно подумать, вам ночью спится!

осень 2006г.

 

Цветаева

Чтo же мне делать, слепцу и пасынку,

В мире, где каждый и отч и зряч,

Где по анафемам, как по насыпям,

Страсти! где насморком

Назван - плач!

Что же мне делать, ребром и промыслом

Певчей! - Как провод! загар! Сибирь!

По наважденьям своим - как пo мосту!

С их невесомостью

В мире гирь.

Что же мне делать, певцу и первенцу,

В мире, где наичернейший - сер!

Где вдохновенье хранят, как в термосе!

С этой безмерностью

В мире мер?!

Гумилев

САДЫ ДУШИ

Сады моей души всегда узорны,

В них ветры так свежи и тиховейны,

В них золотой песок и мрамор черный,

Глубокие, прозрачные бассейны.

Растенья в них, как сны, необычайны,

Как воды утром, розовеют птицы,

И - кто поймет намек старинной тайны?-

В них девушка в венке великой жрицы.

Глаза, как отблеск чистой серой стали,

Изящный лоб, белей восточных лилий,

Уста, что никого не целовали

И никогда ни с кем не говорили.

И щеки - розоватый жемчуг юга,

Сокровище немыслимых фантазий,

И руки, что ласкали лишь друг друга,

Переплетясь в молитвенном экстазе.

У ног ее - две черные пантеры

С отливом металлическим на шкуре.

Взлетев от роз таинственной пещеры,

Ее фламинго плавает в лазури.

Я не смотрю на мир бегущих линий,

Мои мечты лишь вечному покорны.

Пускай сирокко бесится в пустыне,

Сады моей души всегда узорны.

 

Шарль Бодлер

* * *

Ты на постель свою весь мир бы привлекла,

О, женщина, о, тварь, как ты от скуки зла!

Чтоб зубы упражнять и в деле быть искусной -

Съедать по сердцу в день - таков девиз твой гнусный.

Зазывные глаза горят, как бар ночной,

Как факелы в руках у черни площадной,

В заёмной прелести ища пути к победам,

Но им прямой закон их красоты неведом.

Бездушный инструмент, сосущий кровь вампир,

Ты исцеляешь нас, но как ты губишь мир!

Куда ты прячешь стыд, пытаясь в позах разных

Пред зеркалами скрыть ущерб в своих соблазнах

Как не бледнеешь ты перед размахом зла,

С каким, горда собой, на землю ты пришла,

Чтоб тёмный замысел могла вершить Природа

Тобою, женщина, позор людского рода, -

Тобой, животное! - над гением глумясь.

Величье низкое, божественная грязь!

 

Как мрачно...."Молот ведьм" Вам в руки (шутка )

 

Н.Гумилёв

ОНА

Я знаю женщину: молчанье,

Усталость горькая от слов,

Живет в таинственном мерцаньи

Ее расширенных зрачков.

Ее душа открыта жадно

Лишь медной музыке стиха,

Пред жизнью дольней и отрадной

Высокомерна и глуха.

Неслышный и неторопливый,

Так странно плавен шаг ее,

Назвать нельзя ее красивой,

Но в ней все счастие мое.

Когда я жажду своеволий

И смел и горд - я к ней иду

Учиться мудрой сладкой боли

В ее истоме и бреду.

Она светла в часы томлений

И держит молнии в руке,

И четки сны ее, как тени

На райском огненном песке.

 

Спасибо, напомнил мне моё любимое, когда-то))

Вы помните ли то, что видели мы летом?

Мой ангел, помните ли вы

Ту лошадь дохлую под ярким белым светом,

Среди рыжеющей травы?

Полуистлевшая, она, раскинув ноги,

Подобно девке площадной,

Бесстыдно, брюхом вверх лежала у дороги,

Зловонный выделяя гной.

И солнце эту гниль палило с небосвода,

Чтобы останки сжечь дотла,

Чтоб слитое в одном великая Природа

Разъединенным приняла.

И в небо щерились уже куски скелета,

Большим подобные цветам.

От смрада на лугу, в душистом зное лета,

Едва не стало дурно вам.

Спеша на пиршество, жужжащей тучей мухи

Над мерзкой грудою вились,

И черви ползали и копошились в брюхе,

Как черная густая слизь.

Все это двигалось, вздымалось и блестело,

Как будто, вдруг оживлено,

Росло и множилось чудовищное тело,

Дыханья смутного полно.

И этот мир струил таинственные звуки,

Как ветер, как бегущий вал,

Как будто сеятель, подъемля плавно руки,

Над нивой зерна развевал.

То зыбкий хаос был, лишенный форм и линий,

Как первый очерк, как пятно,

Где взор художника провидит стан богини,

Готовый лечь на полотно.

Из-за куста на нас, худая, вся в коросте,

Косила с**а злой зрачок,

И выжидала миг, чтоб отхватить от кости

И лакомый сожрать кусок.

Но вспомните: и вы, заразу источая,

Вы трупом ляжете гнилым,

Вы, солнце глаз моих, звезда моя живая,

Вы, лучезарный серафим.

И вас, красавица, и вас коснется тленье,

И вы сгниете до костей,

Одетая в цветы под скорбные моленья,

Добыча гробовых гостей.

Скажите же червям, когда начнут, целуя,

Вас пожирать во тьме сырой,

Что тленной красоты - навеки сберегу я

И форму, и бессмертный строй.

 

Да... Великий Певец Тлена!

 

танец Казановы (за название не уверена)

Слабый шорох вдоль стен.

Мягкий бархатный стук.

Ваша поступь легка -

шаг с мыска на каблук.

И подернуты страстью зрачки,

словно пленкой мазутной.

Любопытство и робость.

Истома и страх.

Сладко кружится пропасть.

И стон на губах.

Так замрите пред мертвой витриной,

где выставлен труп мой.

Я изрядный танцор - прикоснитесь желаньем,

я выйду.

Обратите внимание - щеголь, красавец и фат.

Лишь слегка потускнел мой камзол,

изукрашенный пылью,

да в разомкнутой коже оскалиной кости блестят.

На стене молоток -

бейте прямо в стекло.

И осколков поток

рухнет больно и зло.

Вы падете без вывертов - ярко, но просто,

поверьте.

Дребезг треснувшей жизни.

Хрустальный трезвон.

Тризна в горней отчизне.

Трезво взрезан виссон.

Я пред вами, а вы предо мной, киска,

зубки ощерьте.

И оркестр из шести богомолов ударит в литавры.

Я сожму Вашу талию в тонких костлявык руках.

Первый танец - кадриль,

на широких лопатках кентавра

сорок бешеных па по-над бездной,

чье детище - мрак.

Кто сказал Казанова не знает любви,

тот не понял вопроса.

Мной изведан безумный полет на хвосте

перетертого троса.

Ржавый скрежет лебедок и блоков -

мелодия бреда.

Казанова. прогнувшись, касаткой ныряет в поклон

менуэта.

За ключицу держитесь -

безудержный пляс.

Не глядите в замочные скважины глаз:

там, под крышкою черепа -

пыль и сушеные мухи.

Я рукой в три кольца обовью Ваш каркас,

а затем куртуазно отщелкаю вальс

кастаньетами желтых зубов

возле Вашего нежного уха.

Нет дороги назад - перекрыта и взорвана трасса.

И не рвитесь из рук - время криво,

и вряд ли право.

Серный дым заклубился - скользим по кускам

обгорелого мяса

вдоль багряных чертогов Властителя Века Сего.

Что Вы вздрогнули, детка -

не Армагеддон.

Это - яростный рев

похотливых валторн

в честь одной безвозвратно погибшей.

хоть юной, особы.

И не вздумайте дернуть

крест-накрест рукой.

Вам же нравится пропасть -

так рвитесь за мной.

Будет бал в любострастии ложа

из приторной сдобы.

Плошки с беличьим жиром во мраке

призывно мерцают -

канделябры свихнувшейся, пряной,

развратной любви.

Шаг с карниза, рывок на асфальт,

где червем отмокает

прах решенья бороться с вакхическим пульсом в крови.

Кто сказал Казанова чарует лишь с целью маневра?

Мне причастен пикантный полет

на хвосте перетертого нерва.

Мои напор сокрушит Гималаи и гордые Анды

В монотонной свирепости черной и злой

сарабанды.

Треск разорванной ткани.

Бесстыдная мгла.

В обнаженной нирване

схлестнулись тела.

Шорох кожистых крыл - нас баюкают ангелы ночи.

Диким хмелем обвейся

и стыло смотри,

как звезда эдельвейса

раскрылась внутри,

как вибрирует в плеске соития мой позвоночник.

Хрип дыхания слушай, забудь про шаги на дороге.

Там пришли за тобой, только это до времени ждет.

Ты нагая взойдешь на разбитые черные дроги.

И безумный возница оскалит ликующий рот.

Леденяще и скупо

ударит Луна.

Содрогнется над крупом

Возницы спина.

Завизжат на дорожных камнях

проступившие лица.

В тусклых митрах тумана

под крыльями сна

расплетут пентаграмму

Нетопырь и Желна

И совьют на воздусях пылающий бред багряницы.

Но не помни об этом

в упругом пьянящем экстазе.

Выпестовывай сладость

мучительной влажной волны.

Звезды рушатся вбок,

лик ощерен и зверообразен.

Время взорвано зверем и взрезана кровля спины.

Кто сказал "Каэанова расчетлив,

тот врет неумело.

Я люблю безоглядно врастать

в прежде чуждое тело.

Полночь, руки внутри,

скоро сердце под пальцами брызнет.

Я пленен сладострастьем полета

на осколке взорвавшейся жизни!

Снова - шорох вдоль стен,

Мягкий бархатный стук.

Снова поступь легка -

шаг с мыска на каблук.

И подернуты страстью зрачки,

словно пленкой мазутной.

Любопытство и робость,

истома и страх.

Сладко кружится пропасть.

И стон на губах.

Подойдите - Вас манит витрина,

где выставлен труп мой...

 

Да. Сергей Калугин.

Забыли:

Sanctus Deus, Sanctus fortis, Sanctus immortalis, miser?re nobis,

Miser?re nobis.

Sanctus Deus, Sanctus fortis, Sanctus immortalis, miser?re,

Miser?re nobis.

 

Не, не забыла, просто как-то , мизерере есть мизерере))

 

Ну, в общем - да...

 

Две любви

"Здравствуй, Катя, мы очень давно не виделись... Проявись, из окрестного мрака выделись. Я боюсь, это сон, и никак не проснусь. У меня ни стратегии нет, ни тактики - я дрейфую громадою льда в Антарктике... Слишком холодно, чтобы растаяла грусть. Без тебя не становятся цифры суммою. Ты одна; о тебе лишь пишу и думаю... Не гадал я вовеки, что выйдет вот так - до дрожания пальцев, бесплотной темени, до потери вдрызг ощущения времени. Невзирая на годы... Такой простак... Помнишь, Рижское взморье вихрилось дюнами; мы тонули в тех дюнах ночами лунными, тлел от кожного жара прибрежный песок... Не сложилось. Взгляды? Предубеждения? - только в сны ушла ты и в наваждения, чтоб оранжевой болью стучать в висок... В нашем будущем, намертво предугаданном, сколько лет прошло - разве знать это надо нам?! Всё равно ходу нет из моей полыньи... В каждом сердце - по трещинке, по картечине... Но не бредить же нам архивными встречами! - позвони мне, как выпадет шанс... Позвони".

"Здравствуй, Лена, ну как мне теперь представиться?! Не уверен, что помнишь меня, красавица... Самомнение, может, подводит меня? Жизнь как зебра, да вот - всё чернее полосы, но как плечи я вспомню твои и волосы - сразу солнце мерещится в серости дня. Это глупости, знаю, пустые благости... Но была же и Ялта однажды в августе, неразборчивый шепот запекшихся губ... Ты счастливым билетом была, избранницей... Не могли мы знать, что от нас останется лишь слепая тоска, возведенная в куб. Помнишь, как ты шептала: "Согрей, согрей меня..." - я бы всё поменял на машину времени, но нигде не найти этих дивных машин. И осталась невзятой вершина горная, да от юности - только воронка черная, ей рукою вдогонку маши-не маши... Всё никак не сроднюсь я с былой ошибкою, с пустотою внутри, с этой почвой зыбкою... Лишь в тревожащих снах мы вдвоем, мы одни... Выбираюсь на свет из липкого ила я, и всего-то прошу об одном я, милая - позвони мне, как выпадет шанс... Позвони".

Он сидит за столом: постаревший, маленький... В ширпотребных часах всё дремотней маятник. Если хочешь грезить - пожалуйста, грезь. В магнитоле Высоцкий хрипит про шурина, ну а в комнате мрачно и так накурено - хоть топор на безжизненный воздух повесь. А в окне славный вид на аллею с тисами... Легче с сердцем, и письма уже дописаны - можно слушать задиристый говор собак, можно пить, говорить, изучать соцветия... Две любви - всё, что было за полстолетия. Он никак не умеет забыть их, никак. Он всё тщится прошедшее в слове выразить: вот и пишет те письма, чтоб завтра выбросить - но слова снова скроют пробоины лет... Он стремится картину создать из абриса. Он не знает судеб и не знает адреса -

просто пишет.

Промчавшейся жизни вослед.

(с) Александр Габриэль

 

Ой, какая щемящая грусть.... трогательная.

 

Вдрызг и брызг рванула осень запоздалою жарой.

Горячо и смехотворно в подберезовой тени.

Эх, увлеченно бы высунуть назойливый язык

И в заплатанную тряпочку промолчать.

Убежденно провожать ненаглядные вторники,

Капризно вспоминать широчайшие поприща,

Метафизические карбованцы и арбузные полночи,

Рыженькие кошечки и беленькие собачки.

Кишка электрички,

Западноберлинские спички.

От резиновой улыбки болят мышцы лица.

Что-то кислое потекло по стеклу,

То ли благоразумие, то ли слеза.

Всевышний генералитет выразил вулканическое недоумение

Тем не менее, от напрасной улыбки заныла скула.

Грянул гром, запотели очки,

Порвались бедные мои башмачки.

Пустяки, дело житейское,

Хитрожопое.

Будет еще и сажень в плечах,

И жопа с ручкой,

И ядреная вошь,

А также заведомая гундосая ложь,

О том как я вдрызг и брызг отравился кривой окаянной усмешечкой,

Косоротой натужной ухмылочкой.

Если однажды вдруг меня не окажется вовсе,

в заповедной, заветной тарелке твоего праведного сновидения, знай:

Неуловимые мстители настигли меня.

 

Любо дорого

Дома всё в порядке

Трезвый хозяин

Белый передник

Полный порядок

Безукоризненный

Полная чаша

Полная мера

Твёрдая память

Ни дыхнуть ни пёрнуть

Ни других забот.

 

Тот, Который меня придумал

Кто-то выплеснул в стылый вечер разведенный водой пастисс.

Тот, Который условно вечен, выпускает меня пастись

в облысевшие напрочь парки, в лабиринт человечьих нор,

отобрав у старухи-парки мой отсроченный приговор.

Мокрым снегом блюёт предзимье – много выпивки натощак.

Тусклый месяц, маньяк-насильник, сунет руку в карман плаща,

не ножом – вороненым дулом ткнет под ребра, сорвется в визг.

Тот, Который меня придумал, удивленно посмотрит вниз.

Я глотаю бессонный город, застарелой тоской давясь –

современный римейк Гоморры, переснятый в сто первый раз.

Уроборосом вдоль по краю замыкаю неровный круг.

Тот, Который в меня играет, прекращает свою игру.

Поцелую троллейбус в морду, к тротуару прижмусь щекой,

подо мной шевельнется город бестолковым слепым щенком.

Поводок (пуповина? лонжа?) перерезан осколком льда.

Тот, с Которым мы так похожи, улыбается в никуда.

У меня впереди свобода беспощаднее палача:

пить вино, обсуждать погоду, иногда посещать врача,

ездить в Сочи и на Ривьеру, выть от боли и снова пить…

Тот, в Которого я не верю, как посмел ты меня забыть?!

Жизнь – попытка начать ab ovo. Глина лавой кипит в горсти,

тишина заглушает Слово, что могло бы меня спасти –

все равно. Матерясь и плача, огрызаясь, по швам треща,

я уже не могу иначе… нет, ни жалости, ни подачек –

просто встречу пообещай.

© Ширанкова Светлана