ЯКОВ ЕСЕПКИН | страница 22

Яков Есепкин

На смерть Цины

Четыреста восемьдесят седьмой опус

Вновь летит Азазель, пировать

Ангелки собирают калечных,

Будем тусклые розы срывать,

Петь и биться в терновниках млечных.

Сей путрамент и был золотым,

Дышит ныне шелками июля,

Ах, доднесь над письмом извитым

Плачут мертвые чтицы Эркюля.

Тушь с ресниц белых дев претечет,

Звездный мрамор навек сокрошится,

Нас увиждит седой звездочет,

Яко вечность чернил не страшится.

.

Четыреста восемьдесят восьмой опус

Кто обоженный, чад вспоминай,

Яств хватает и вин всефалернских,

Пировайте, Цилии, Синай

Мглы излил во садовьях губернских.

Пурпур с золотом, легкий багрец

Истеклись по чарующим елям,

Полны столы хурмы и корец

Аромат восторгают сунелям.

Антиохии ль время отчесть,

Выбьют звезды гербы на темницах,

И явимся тогда мы, как есть,

Со диаментом в мертвых зеницах.

 

Яков Есепкин

На смерть Цины

Триптихи и трилистники

I

Только змеи, Господь, только змеи одне

Бьются подле цветков и во яви тризнятся,

Источилися мы, изотлели в огне,

Боле свет-ангелки мертвым чадам не снятся.

Вот безумная нас приманила Звезда,

Разлия серебро, повлачила по кругам,

Новый год отгорит, вспыхнет хвойна груда,

Так опять в Рождество застучимся ко другам.

И беда ж – предали, не Сынка ль Твоего,

Утерявши в гурме, троекрестно распяли,

Против зависти нет на земли ничего,

Царствий куполы виждь, где агнцы вопияли.

Ядно зелие мы будем присно алкать,

Рукава что пусты, святый Господь, нестрашно,

И костями возьмем, станем хлебы макать

С богородной семьей в четверговое брашно.

Хоть отчаянья грех отпусти во помин

Прежних белых годов, опомерти притронной,

И теперь мы белы, яко вешний жасмин,

Только всякий цветок залит кровью червонной.

II

Пред субботой стоим, пред последней чертой,

Красно золото ей из очес выливаем,

В келий пятничных темь кажем венчик златой,

Роз-костей набрали, ни нощим, ни дневаем.

Заступиться нельзя в ту зерцальну купель,

И стодонна ж сия ледовая крушница,

Разве бойным одно, безо нас чтите ель,

Память нашу всчадит ярче огнь-багряница.

Рои демонов бал новогодний чернят,

Чур, лиются птушцы в благовестные звоны,

Чистых бельных невест юродивы тризнят

На сносях, к царствиям их влекут Персефоны.

Господь, трачена жизнь, и стоим на юру,

Тыча жалкой сумой в троекрестье дороги,

Надарили мы звезд ангелкам во пиру,

Перстной кровию нам красить сиры муроги.

Слезы чадов собрать, всем достанет вина,

Ниткой сребряной мор-окарины тиснятся,

Мимо как повезут, вижди хоть из рядна –

Мы серебром горим, всё нам ангелы снятся.

III

Господь, Господь, слезой прекровавой утрись,

Слово молви ль, взмахни рукавом с Ахерона,

Кайстры бросили в персть – змеи алчны свились,

Грознозлатная Смерть белит наши рамена.

Далей нет ничего, всех Рождеств лепота

Сребром красной была да размыта слезами,

Трачен чадов удел, а доднесь золота

Страстотерпцев юдоль, где тризнят образами.

Присный пурпур Звезды с перстов кровию сбег,

И жалкие ж Твое летописцы заветны,

Что пеяли хвалу, слали крушницей снег,

За обман кобзарей разве чада ответны.

Узришь как в золоте оперенья птушцов,

Пухи бельные их кости-снеги устелят,

Ангелам покажи царичей без венцов,

Пусть апостольну кисть эти раны обелят.

Иль во гробе разлей исцеляющий свет,

Ах, мы розы Твое, волошки прелюбили,

И заплакати днесь мочи-лепости нет,

В сраме виждь агнецов – нощно нас перебили.

 

Яков Есепкин

Антисоциум

Радуга кармы

О если б мог, подобно матерьялу

Тебя, подобно гипсу приручить,

Чтобы навек устала плоть любить

И жизнь не мчалась к мертвому началу,

Но ты живешь и не устанешь жить.

И мириады глаз глядят в тебя

Из тех пространств, что и для них кишели

Небесными телами, и ужели

Я сам живу, все мертвое любя,

И ты живешь, и нас дробят недели,

Ответь, к чему безмолвствия печать

Устам, еще не знавшим кармной глины,

Возбранно меж успенных и молчать,

И ложию скверниться, цеппелины

Я с ангелами звал, они давно

Порфировые тверди обжигают,

Сиречно если молвить, здесь кино

Для бойных самураев предлагают

К смотренью всем, китановых мечей

Бежавшим, но воистину распятым

Виньетою мелованных лучей,

Зиждительностью ангелов, пресвятым

Всегорней требы шумные гурмы

Порой опять жалки, до нисхожденья

В адницы их смятенные умы

Не ропщут, фимиамского кажденья

Чураются, но истины удел

Вершимые суды на аксиомах

Зиждить, я многих грешников глядел

Полеты низовые, им в хоромах

Аидовских спокойнее, канур

И каморных палатниц обозренье

Торжественность вселяет, лишь понур

Какой-нибудь браменник, меркнет зренье

Алмазное, а, впрочем, естество

Любое быстро к мраку привыкает,

Нет в мире постояннее того,

Что временному служит, возалкает

Душа высоток синих, может быть,

Превратной улыбнется Персефона,

Нельзя тоску миражную избыть,

Но есть иные области, Харона

Искать не стоит в них, певцы одни

Урочные там оды сочиняют,

Мерцание божественное дни

Светит им, нощно свечи затемняют

Картин червенных яркие канвы,

Тогда оне сбираются к стольницам,

Пируют весело, младые львы

Угодны мировым еще столицам,

Хоть версия присутствует давно

В миру, умы лихие будоража,

Что рухнуть крыше мира суждено

В столетье настоящем, эпатажа

Подобного смешон фривольный тон,

Убить еще мертвых, навряд ли, право,

Чудак теперь отыщется (Ньютон

Иль Барма, иже с ними, чтоб лукаво

Веков теченье словом исказить,

Не станут воскрешением труждаться),

Какой возьмет за дело отразить

Барочную теорию, бодаться

Теленку с дубом легче, и засим

Черемников и гремлинов, гоблинов,

Запалых волкодавов, огласим

Неполный крайне список, исполинов

Эпох минувших, с ветвью золотой

Взлелеянных сознанием народным

Нетенных мифологии пустой

Созданий, чуждых присно благородным

Порывам, троллей, ведем, рыбарей,

Панн крашеных, русалок млечнохвостых

И рыбников, гороховых псарей,

Гонимых вурдалаков, чернокостых

Козлищ рогатых, бесов меловых,

Чертей образных, прочиих лишенцев,

По сказу, выпускают на живых

Глядеть хотя из сумеречных сенцев,

Из ветхих, ветхих сеней и зерцал,

Каких серебро вечностью не бьется,

Прейти каких нельзя им, созерцал

Я чреды горевые, узнается

Любой посланник ада на один

Пристальный взгляд всегда, всегда и рядом

Теснятся души, масляность картин

Балов и пирований, смежных с адом,

В чурной любови страшной и немой

Никак не выносящие, оне ли

Гранатовые зерна для самой

Девицы, званной Корой, брать умели

Из отческих лазурных туесков,

Несли царице мервых угощенье,

С косою красных жали колосков

Огони жизнедарные, прощенье

Не будут эти бестии молить

У Господа, им князя переходник

Милей лугов нагорных, веселить

Берутся их валькирии, угодник

Святой иль столпник в аскезе своей

Таких бесовок мигом распознает,

Но чернь бывает цвета здоровей

Порфирного, к нему тогда канает

Воинственная нежить, а балы

Текут себе, горится воск басмовый,

Начиния бурлящие столы

Теснят, сребря вином багрец каймовый

На скатертях, дешевым ли оно

Для цвета наций было, не ответит

Дионис, аще в серебре вино,

Так значит падший ангел нас заметит

И, в гробы не сходя, благословит,

Обычай злое требует коварство

На службу мертвым ставить, перевит

Муарами с тесьмой прешедший царство,

Елику ныне трудно разобрать,

Кто мертвый, кто и жив, одним героям

Даруется бессмертие, карать

Решится их безумец, разве Троям,

Взыскующим величья и знамен,

Возможно сих любить иль ненавидеть,

Но чтить веками, чтоб иллюзион

Окончиться не мог, спешите видеть,

Оне, оне горят сугатно, днесь

Картина только может затемниться,

Сколь выпита бессолнечная смесь,

Черед вина гремучего, смениться

Спешит одна иллюзия другой,

Согласно тезе адлеровской, вправе

Мы тоже грянуть о стол дорогой

Хрусталь куферный, если чермы въяве

Мелькают за патиной амальгам,

Приставлены следить о пире нашем,

Попросим Амадея (четвергам

Он дани отдал, каморам возмашем

Из синей верхотуры и – привет

Щелкунчикам холодным), камеристок

И горничных его басмовый цвет

Манил давно, мистерий аферисток

Они упоят славно, что ж мешать

Всепирствовать, писательством лукавым

Черемных завлекать и разглашать

Каморные таинства, делом правым

Нам время и пора увлечься, сим

Гостям тартарским водки и не жалко,

Для рыцарей пиры, не разгласим

Сакральности магической, не валко,

Не шатко, а заставим на столы

Серебряные битые утвари,

Посуды нет вернее, чтоб углы

Червонные искали всуе твари

И бились об визитницы зерцал,

В каких светятся лики молодые,

На вензели смотрят, любой мерцал

Величественно прежде и седые

От серебра уже они равно

Высотной поражают лепью ведем,

Порфирой мелированной вино

Прекрасим, пейте, иродницы, едем

Далече завтра, ныне пусть пиют,

Кумин, базилик, фенхель опускайте

В начинье, водку истинно лиют

На мертвое серебро, не алкайте

Гурмой хотя бы хмеленных теней,

Мы были и останемся о красной

Червнице в облиновке огоней

На бале жизни вечной и прекрасной.

 

Яков Есепкин

Н смерть Цины

Третий эпилог

Мы конусы огней соединить

Пытались, но окончились мытарства,

Сквозь тени бледноогненная нить

Сочится за Аид во славу царства.

Иль сочиво днесь Паркам оборвать,

Гранатовую панну отревожить,

Здесь царствие – так станем пировать,

Начиние затравленное множить.

Нам демоны сугатные хлебы

Исщедно напасли, чтоб веселиться

Могли черноизбранники судьбы,

Пока в любого ангел не вселится.

Пеющих востречай, хмельной Аид,

Веди в свое подземное склепенье,

Доколе ж Кателинам аонид

Испытывать ангельское терпенье.

Мы долго премолчали, так вспоем

Сейчас хотя загробные пенаты,

Эмилия с Шарлоттою вдвоем

Пускай нас и влекут сквозь цветь-гранаты.

И ты, скиталец сумрачный Мельмот,

Я тень узнал твою, иль здесь ты плачешь,

Зерцальники в серебряный киот

Кладешь и слезы гнилостные прячешь.

А дале Босх загадочный молчит,

Над масляными красками колдует,

И Майринк глину красную точит,

На голема тлетворностию дует.

Горят весной подсвечные снега

И красят нощно, яко жемчугами,

Тяжелые двойные берега,

Вовек они теперь пребудут с нами.

Терзанья равновечно тяжелы,

Их дарствуя лишь ангелам всесвятым,

Мы высветим все темные углы

Вот этим присным снегом желтоватым.

Простишь ли ты, очнешься -- исполать

Величию, пронесенному мимо.

С улыбкой ледяной воспоминать

О смерти и весной непозволимо.

Потворствовать, возможно, есть один

Расчет, елику ты лгала впервые,

Топи ж в худом вине апрельский сплин,

Спиртовки пусть гранят персты о вые.

И здесь, читатель милый, аонид

Немолчный слыша лепет, их внимая

Благое шелестенье, сам Аид

От верхних коллонад (не поднимая

Сей шелест выше), бастровых венцов,

Червовых вензелей, архитектурных

Излишеств явных, чурных изразцов,

Рельефных неких символов текстурных,

От знаков барельефного письма,

Известного Эжену иль Паоло,

Барочных арок, вязкая тесьма

Каких еще порхающее соло

Орфея, иже с Марсием, иных

Певцов небесноизбранных глушила,

От мрачной верхотуры неземных

Сокрытий, чья визитница страшила

С Аваддоном летящих ангелков,

Без времени, увы, падших со неба

От маковки, унылостью веков

Замеченной (ее любила Геба

Из горних анфилад гостям хмельным

Показывать), от верха до тамбура

Вязничного, с нумером именным

Для грешника любого где канура

Всегда к принятью выклятых теней

Иль прочих, Дантом вспетых и убогих,

И в аднице великих, а за ней

Жалких, готова, впрочем, о немногих

Мы знаем, это кстати, а рассказ

Лишь в тождестве логическому смыслу

Ведя, продолжим, пару беглых фраз

Сказать о нижнем строе, по умыслу

Четы царской, строители должны

Были когда-то мрамор среброкрошный

Пустить фасадом, смертные вины

Вплести вовнутрь, но Йорик скоморошный,

Шут верный их, один из тех чертей,

Какие нам являются порою

С искусами пустыми, областей

Адских жалкососланники, герою

Опасные навряд ли, этот червь

Аиду помешал проект гламурный

Удачно завершить, ждала бы вервь

Отказника (он пыл архитектурный

Бригад мастеровитых умерял

Своею непотребною забавой,

Кривлялся, прекословил, умирал,

Короче, злонизменностью лукавой

Достиг-таки итога, мастера

Фатумные просчеты допустили,

Свела фасад яркая мишура,

А нужные виньеты упустили

Тогда из вида, в аде скоморох,

Напомним, не юродивый блаженный,

Аид ему, как сказочный Горох,

Колпачникам величественным), бренный

Свой путь, однако, сам не завершил

Смеятель, верви мертвым не угроза,

Судьбу векопрестойности решил

Урок банальный, смерти эта проза

Не может ныне грешных волновать,

А Кора долго после уповала

На случай, чтобы вновь обосновать

Соборище, торжественность подвала

И трауры его засим ввести

В орнамент некой дивною лепниной,

Финифтью грузной сжечь и воплести

В наружные, сопрятанные глиной

Червонною фасадные углы,

Сей замысел не знал осуществленья,

Вкруг камор парфюмерные столы

Сейчас расположились, преломленья

Огоней тусклых замков внутрь глядят,

Расцветные стольницы окружают,

Химерники не пьют и не ядят,

Но лавры лицедейские стяжают,

Меллируя терничные главы

Иль губы обводя немые мелом

Карминовым, рассчитанным, увы,

На действие непрочное, уделом

Таким, а экзерсисов меловых,

Таинственных и грозных превращений

О гриме накладном среди мертвых

Учесть нельзя, сподвигнуты учений

Мистических магистры, ворожей

Черемных накопления, а с ними

Их спутников и каморных мужей

Летучие отряды, за сиими,

Обычно управители ночных

Казнений и расправ следят урочно,

Не будем иерархии свечных

Князей лишать секретности, несрочно

Теперь и это знанье, ни к чему

Сейчас и описание адницы,

Традиций бытования к уму

Земному доводить, смотри, червницы

Свое иные ведьмы уж давно

Оставили и тешатся над нами,

Елико до конца не сочтено

Число их и возможности за снами

Дурными нам являться не ясны

Предельно, молвить будем осторожней,

Итак, напомнить время, яко сны

В полон еще не взяли всех, надежней

Поруки нет надмирной, аонид

Немолчный слыша лепет, их внимая

Благое шелестенье, сам Аид,

Рефреном вторю, насквозь пронимая,

Оно, их шелестение и речь,

Какую бедным словом не означить,

Дают опять подсказку мне, сиречь

Пора, читатель трепетный, иначить

Письма виньетный каверник и в строй

Суждений ввесть одну хотя бы тезу,

Яснить какую нечего, порой

Присутствие такое ко обрезу

Обрезы чернокнижные стремит

Единому и Герберт Аврилакский

Быть мог бы солидарен с тем, томит

Нас знание большое, а релакский

Всегда бывает к месту вольный чин,

И быть сему, немолчности приветим

Теченье, средоточие причин,

Молчать велящих, благостно заметим

И, муз подсказку вечную блюдя,

Умолкнем, не сказав и полуслова,

Не сорван перст всевышний со гвоздя,

А речь ли недоимцам часослова,

А речь ли посвященным, иль молчать

Сим стоит благотворно и свободно,

В тезаурисы бойную печать

Подставят ангелы и благородно

Теперь не возалкают, горловых

Довольно течей, патины убудет

Сребристой о свечах, тогда живых

Мельмот ли, чернокниженник забудет.

Нагорные листая словари,

Которые нам кровью слог исправят,

Лишь я мог речь -- иди и посмотри,

Как точку огневую в жизни ставят.

 

Яков Есепкин

На смерть Цины

Ночи Аида

Во льдах сердец, в сих глыбах плитняков

Не высечь и во имя искупленья

Сокрытые склепеньями веков

Святые искры вечного моленья.

Гранил их серный дождь, летейский вал

Онизывал свечением узорным,

О тех воспоминать, кто забывал,

Чтоб все могли пред огнищем тлетворным.

Бездушные теперь гробовщики,

Глазетом ли украсить наши гробы,

Хоть розовые паки лепестки

Идут ко винам августовской пробы.

Нам отдали цветы свой аромат,

Как грянем в барбарийские кимвалы,

О Боге всплачет горестный сармат,

Эллин узрит иродные подвалы.

Тем ядрица багряная мила,

Пусть пирствуют алкающие манны,

Содвинем тени кубков у стола

И бысть нам, потому благоуханны.

Тлеением и оспой гробовой

Делятся не вошедшие в обитель,

Кто в колокол ударил вечевой --

Окровавленный Фауста губитель.

Распишет вечность древние муры

Скрижалями и зеленью иною,

И челядь разожжет золой костры,

А вретища заблещут белизною.

Горенье это высь нам не простит,

Искрясь темно в струях кровеобильных,

От мертвого огня и возлетит

В бессмертие зола камней могильных.

Тогда преобразимся и легко

Всех проклятых узнаем и убитых,

С валькирьями летавших высоко,

Архангелов, задушками совитых,

Из басмовых адниц по именам

Веками окликавших, Триумфальных

Им дарованных арок временам

Кровительство раздавших, буцефальных

Влачителей своих у Лорелей

Оставивших в табунах кентаврийских

Для красного купания, полей

Не зревших елисейских, лигурийских

Не внявших арф высокую игру,

Бежавших от Иосифа Каифы

В Кесарию Стратонову, в миру

Венчавших тернием славские мифы,

Иосифа Великого одно

Карающей десницы не бежавших,

Эпохи четверговое вино

Допивших и осадок расплескавших

Серебряный по битым остиям

Сосудов, из которых пить возбранно,

Украсивших собой гнилостных ям

Опадины, зиять благоуханно

И там не оставляя, огнем вежд

Когорты себастийские и турмы

Итурейские пирровых надежд

Лишивших, всевоительные сурмы

На выцветшие рубища прелив,

Замеривая ржавые кирасы,

Страшивших костяками под олив

Шафрановою сенью, на атласы

Победные уставивших амфор

Хмельное средоточье, фарисеев,

Алкавших кровь и вина, пьяный ор

Взносивших до лазурных Элисеев

И жаждущих не мирности, но треб,

Не веры миротворной, а глумленья,

Их жалуя крестом разорный хлеб,

Лишь кровию его для искупленья

Порочности смягчая, не коря

Отступников и другов кириафских,

Алмазами чумные прахоря

Бесовских содержанок, иже савских

Обманутых царевен, от ведем

Теперь не отличимых, во иродстве

Рядивших, тени оных на Эдем

Вести хотевших, в дивном благородстве

Не помнящих губителей своих,

Уродиц и юродников простивших,

Чересел и растленных лядвий их

В соитии веселом опустивших

Картину чуровую, жалкий бред

Отвязных этих черм и рогоносцев

Не слышавших и звавших на обед

Фамильный, где однех милоголосцев

Дородственных, любимых сердцем душ

Собрание молчалось, разуменье

Несловное являя, грузных туш

Блядей не уличавших, а затменье

Головок божевольных их, козлов

Приставленных напарно возлияний

Не видевших урочно, часослов

Семейный от морительных блеяний

Всего лишь берегущих, за альбом

Именной векопестованной славы

Судьбою расплатившихся, в любом

Позоре отмечающих булавы

И шкипетра сиятельную тень,

Взалкавших из холопской деспотии,

Блажным очехладительную сень

Даривших и утешные литии,

Хитона голубого лазурит

Признавших и убойность разворота,

О коем чайка мертвая парит,

Бредущему чрез Сузские ворота

Осанну певших, честью и клеймом

Плативших десно скаредности рабской,

Визитным означавшихся письмом,

Духовников от конницы арабской

Спасавших, смертоимное копье

Понтийскому Пилату милосердно

С оливою подавших, на цевье

Винтовия их смерти безусердно

И тихо опиравшихся, в очах

Всех падших серафимов отраженных,

Удушенных при черемных свечах,

Сеннаарскою оспой прокаженных,

Еще для Фрид махровые платки

Хранящих, вертограды Елионской

Горы прешедших чрез бередники,

Свободных обреченности сионской,

Но мудрости холодного ума

Не тративших и в варварских музеях

Трезвевших, на гербовные тома

Взирающих теперь о колизеях

Господних, сих бессонную чреду,

Злопроклятых, невинно убиенных

Узнаем и некрылую орду

Превиждим душегубцев потаенных,

Содвигнутых на тление, к святым

Высокого и низкого сословья

Летят оне по шлейфам золотым,

А, впрочем, и довольно многословья.

Офелия, взгляни на ведем тех,

Встречались хоть они тебе когда-то,

Грезеточных бежались их утех,

А всё не убежали, дело свято,

Под ним когда струится кровь одна,

Лазурной крови нашей перепили

Черемницы, но прочего вина

Для них не существует, или-или,

Сих выбор скуден присно, потому

И сами распознать угрозы темной

В серебре не сумели, по уму

Их бедному не числили заемной,

Точней, неясной крепости сиих

Удушливых объятий, а позднее,

Узнав природу чаяний мирских,

Обманов ли, предательств, холоднее

Каких нельзя еще вообразить,

Прочения, зиждимого во аде,

Убийственную сущность исказить

Уже не были в силах, чтоб награде

Кружевниц тьмы достойной передать,

Соадский уголок им обиходить,

Забыть козлищ пергамент, благодать

Лиется аще к нам, но хороводить

Оне серьезно, видимо, взялись,

Упившись кровью агнецев закланных,

Досель, смотри, вконец не извелись

Бесовок табуны чертожеланных,

Пиют себе пускай, близнится час,

Как их мерзкообразные хламиды

Спадутся сами, движемся под пляс

И оры буйных фурий, аониды

Простят нам беглость почерков, химер

Картонных экстазийные ужимы

Умерят и смирят, и на манер

Музык небесных, гением движимы

Сибелиуса, Брамса ли, Гуно,

Волшебного Моцарта, Перголези,

Неважно, отыграют нам равно

Кантабиле иль реквием, а рези,

Оставшиеся в небе от черем,

Запекшиеся в пурпуре собойном,

Сведут могильной краскою, чтоб тем

Барельефную точку на разбойном

Пути явить наглядно, и цемент,

Крушицу мраморную либо глину

Внедрят, как экстатический фермент,

В иную адоносную целину,

Где место и убежище найдут

Прегнилостные гусеницы снова

И патинами сады обведут,

Где каждой будет адская обнова

Примериваться, Фриде во урок

Платки грудные будут раздаваться,

Тому положен промысел и срок –

Без времени чермам собороваться.

Без времени их адские столпы

Аидам в назидание алеять

Кримозно станут, гойские толпы

Кося, чтоб звезды розовые сеять.

 

Яков Есепкин

На смерть Цины

Ночи Аида

Когда святые выси отражались

На терниве кандального пути,

Мы с патиною медленно сливались,

Не чаяли стезей иной идти.

Преложны ледяные эти свеи,

Зерцало вседвоит великий путь,

Удавки ль обвивают цепко шеи –

Нельзя ко небоцарствию свернуть.

Нельзя его и узреть богоданно,

Елику поалмазно сочтены

Альфийские светила и огранно

Серебро, истемняющее сны.

Последние осветлены притворы,

В розариях горит уже зола,

Светила наполняют мраком взоры,

А бездна, яко солнце, возлегла.

Висят над светом тяжко цеппелины

С архангелами, в благостные дни

Каленой желчью выжегли нам спины,

Под рубища их врезаны огни.

Смотри на сих желтовниц выступленья,

Опомнится еще адская рать,

Преступника на место преступленья

Влечет и мертвых царичей карать

Армады возалкают рогоносных

Существ, натурой дивной из иных

И вряд ли нам знакомых нетей, косных

Звучаний исторгатели, земных

Каких-нибудь знакомцев бесноватых

В них тщетно узнавать, елику мы,

Коль знаем таковых, зеленоватых,

Шафрановых, басмовых, суремы

Красной тесьмами грозно перевитых,

Облупленных по желти, перманент

Ссыпающих из веек плодовитых

Небожно, под асбесты и цемент

Закатанных, а всё мироточащих

С образницами Божиими, тех

Альковных искусительниц, кричащих

Полунощно, просительниц утех

И спутников их морочных немало,

Я думаю, губитель Аваддон

Картине удивился бы, зерцало

Могло б когда серебряный поддон

В патине амальгамной опрокинуть

Вальпургиевой ночью и ему

Явить блажную публику, раскинуть

Умом, сколь провожают по уму,

Мгновенно объясненье теоремы

Аидовской придет, искажены

Черемы, иже с ними, и суремы

Не нужны, чтоб увидеть правду, сны

Кошмарные со мраморною крошкой

Пииты навевали без конца,

Но с умыслом, холодною морошкой

Засим тешились, красного словца,

Естественно, черницы не боятся

И образы маскировать свечным

Восковьем, глиной кармной не спешатся,

Грешно им пред собранием иным

Рога свои крушить, персты калечить

Серебром битым, черепы менять

В огоне безобразном, не перечить

Сказителям удобней, затемнять

Бесовскую природу, сих огулом

Нечасто выпускают, из адниц

Собраться в увольнительную с дулом

Кривым, ножом зубчатым черемниц

И гоблинов зовут мирские тени,

По счастию, вояжи не часты

Подобные, браменники от лени

Приглядывать за шельмой на версты

Какие-то баранов отпускают

Наряды, возвращались к ним всегда

Портретники, музыки, чьи ласкают

Звучания и мертвых, невода

Пустыми не бывают, свет не имут

Успенные, а празднует покой

Их избранная часть, когда вознимут

Вверх сколотые очи, под рукой

У князя присно виждятся химеры

Сумрачные, таинственные мглы

Сих кутают, правдивые размеры

Нельзя соотнести с виденьем, злы

Бывают необузданные панны

И этим разве в истине точны

Певцы нощные, тьмы благоуханны,

Когда скопленья ведьм отражены,

Всегда лишь по причине средоточий

Поблизости эдемских мертвецов,

Царевен спящих, ангелов ли прочий

Творец, а в мире тесно без творцов,

Решит отобразить – невод не полон,

Тогда чермы текутся в оборот,

И вот уже канун творенья солон,

А дело на крови прочней, Саррот

Еще плоды вкушает золотые,

Эдемы плачет Элиот, а нам

Привносятся образницы святые

С нечистыми вокупе, к письменам

Достойным совокупит бес виденья

Черемные, а сказочник благой

Типажи юрового наважденья

Спешит раскрасить маслом, дорогой,

Признаться, тот подарок, знать возбранно

Реальные личины, так бери,

Доверчивый вкуситель, хоть и странно

Мерцание, чудные словари,

Холсты темнолукавые, клавиры

Сюит, барочных опер, скорбных фуг

Кримозные на память сувениры,

Узнай еще тезаурисов круг,

Сколь мало девяти, и те по сути

Вертятся от лукавого, оси

Не видно, прибавляй нетенным жути

Миражам и келейных выноси,

Несложно это действие, в итоге

У нечисти история темна,

Кто более реален, кто о роге

Мифическом, ответит седина

Хомы-бурсиста, Гете, Дориана,

Меж званых Иоганн других верней

Свидетельствовал правду и обмана

Призрачность вековую, для теней

Окармленных неважно предстоянье

Условное, раскрасочных высот

Бывает веселее осмеянье,

Чем истинное зрелище красот

Божественных, чурным недостижимых,

Тогда оне роятся и орут,

Светилами небесными движимых

Миров алкают благости, берут

Инфантов, светлых рыцарей отцами

Не звавших, потаенных, даровых

И празднуют молебны с мертвецами,

Блуждавшими еще среди живых

Во оные трехдневия, для Брутов

Страшны такие бденья, меловой

Здесь круг и не поможет, аще спрутов

Герой не остановит, но живой

За мертвых не в ответе, на гамбиты

Чертовские порою отвечать

Преложно сильным ходом, корной свиты

Уместнее движенье замечать,

Не более, а древние гречанки

Труждаются пускай, ко мифу миф

Сложится в требник, наши диканчанки

Салопы только скинут, вмиг Сизиф

Прервать велит девичье мурованье

Орнаментов досужих, сонник их

Велик не по образу, воркованье

Способно утомить сейчас плохих

Танцоров, дабы пифий огневержье

Низринуть, ярче свечи затеплим,

Черем обманно в мире самодержье,

Пожар сухой в гортанях утолим,

На то и бал зерцальный, благотворность

Чудесных возлияний чернь щадит,

Ясна когда ведемская упорность,

Какой сказитель пустоши следит,

Пусть балуют ужо, личин рябушных

Не станем даже в сребре узнавать,

Гремлинов пустотелых и тщедушных

К чему урочить, время пировать,

Сколь надобность возникнет, в ноздри донне

Мелированной перец белый ткнуть

И стоит, мышьяку иль белладонне

В бокале скучно будет, преминуть

Давно, давно пора немые страхи,

От перца отшатнутся черемы,

Иль весело опять лихие прахи

Сурочить маслом розовым, умы

Тех жалкие существ, лишь злостенанье

Эпиграфом их бдений бысть вольно,

Одесные же наши сны и знанье,

Нести сюда корицы и вино,

В гранатовой ли, сребренной виньете

Порфирные куферы тяжелы,

За Ледою отхочется и Нете

Корить винодержащие столы,

Желтовную образницу сокроем

Сиренью пятиалой и умрем,

Архангелы ль возжертвуют героем,

Опять червницу бойную утрем,

Осыплем перманент на табакерки,

В киоты пудры бросим и гулять

Начнем о мертвой черни до поверки

Иной, и станем куфры утомлять

Серебряные водкою, куфели

Вновь полнить цветом алым, золотым,

Со ангелами белыми препели

Мы нощно, всуе денно петь святым.

 

Яков Есепкин

Художникам

I

За ересь рифм взошедшим на костры,

Узревшим в зеркалах судьбы поминки,

Вотще постигшим правила игры,

Великодушно возлюбившим цинки;

Пытавшимся в пустой размер облечь

Веселье черни и пророков мрачность,

Пусть будет эпитафией вам речь

Поклонных дней, их темная прозрачность.

Ан солнце закатилось на века

В очах богоподобного Гомера,

Хромает всяка новая строка

И зрящих расхолаживает сера.

Но пройден до тройной развязки путь,

Повержены тираны поколений,

Нельзя теперь и в сторону свернуть,

Всю кровь не сдав для вечных песнопений.

Вы точно знали, ею серебрит

Чернильницы хорал, влекущий Вия,

Надгробием святой огонь сокрыт

И стоит жизни эта литургия.

Напрасный совершаем подвиг, там,

Где ночь снимает огненную стружку

Со слов, нельзя спастись, к временщикам

В последнюю не угодив ловушку.

И все же Бог нас в пропастях земных

Берег хотя бы судное мгновенье,

Проигранная жизнь из бездн иных

Пошла на роковое удвоенье.

О терниях мечтали – у химер

Сохранными останутся лишь грезы,

Явим иконографии пример:

На Троицу прельем благие слезы.

И аще будут ангелы искать

Невинно убиенных, аще станут

Их славы мироизбранной алкать,

Тогда оне зиждителей вспомянут.

Я с вами рядом пал на ту стерню,

Где стаи воронья серпы закрыли,

Сквозь косы смерти не пройдя к огню,

Винцент, мы кровью щедро скорбь залили.

II

Что ангелам печалиться, творца

Мирское не тревожит наважденье,

А небо лишь алмазы для венца

Ему и может дарствовать, сужденье

Толпы всегда превратно о кресте,

Она, являя мира средоточье

Лукавое и праздное, тщете

Небесной не подвержена, сорочье

Ей радио заменит речь камен,

Оставит празднословие в подарок,

Художник здесь не будет упасен,

Гореть его кресту на фоне арок

Порфировых, прости, Винцент, прости,

Я знаю, что больничные теремы

Давят своею мрачностью, желти

Сиим не занимать, одне черемы

Там вертятся в хламидах голубых

С желтушными разводами, подбои

Халатов также стразами рябых

Оттенков изукрашены, обои

Не красные иль синие, в стенах

Всё та же полыхает желтоцветность,

Любили мы смертельных апронах

Лимонные опалы, но приметность

Убраний отревожила химер

Нетенных, желтью червной стал гореться

Лимонный кипарисник, на размер

Хламиды их короче, аще греться

У свечницы полнощной восхотят,

Дадим ли внове им лазурных красок

Увидеть благодатный огонь, чтят

Пускай своих юродивых пегасок

Им верные серованные псы,

Нет сини здесь и красного, толкуют

По-разному цвета, но те весы,

На коих краски мерятся, взыскуют

Расчетов нелюбительских, сурьма

Нас может успокоить вместо ровной

Текущей синевы, а для письма

Любого важен промысел, бескровной

Художнической требы в мире нет,

Как в небе тще искать земную благость,

Скажу еще, бежать мирских тенет

Лессирам невозможно, краски тягость

Носителя раздавит и цвета

Вновь станут веселы и беззаботны,

Елику мрачность эта излита

Нам в очи, серебряные и счетны

Движенья кистей, перстов ледяных

Извивы судорожные, одне мы

Теперь достойны пропастей земных,

Другие небомученики немы

Давно, так возалкаем хоть сейчас

В клинических палатах синих красок,

Покоя много в них, подземный глас

Я слышу явно, друг мой, желтый рясок,

Бугристых цветомерзких охламид,

Церковников пугавших бледноликих,

Носительницы ныне аонид

Пугать берутся, истинно великих

Усилий стоит вечная борьба

Художника с юродивою свитой,

Орут себе черемы, ворожба

Чертей, колодной кровию прелитой

Умывшихся со утра, не велит

Расслабиться хотя бы на мгновенье

Прекрасное, пускай испепелит

Геката зенки черные их, рвенье

Несносное в чермах заключено,

А мы покоя мирного алкали,

Нести сюда теперь хотя вино,

Сколь ведьмы нас и бражники взыскали;

Юродные желтые колпаки

Надели и тешатся, сини милой

Затемневают цвет, бередники

Чурные ставят рядом, над унылой

Юдолию своей трясутся, им

Не может быть прощения на этом

И том небесном свете, Ероним

Пусть бдение их жалует сюжетом

Аидовским, для тщенья есть число

Звериное, его и печь на спины

Колпачным рогоносицам, зело

Веселие их много длилось, тины,

Пифии, чермы, как ни назови

Уродиц оглашенных, четверговок

Злоклятых, небом проклятых, любви

Алкавших светлых рыцарей, воровок

Чужой надмирной славы, пигалиц,

Страшащих присно видом непотребным

Духовников, зиждителей столиц

Величественных, зрением волшебным

Едино обладавших, сим равно

Гореть в геенне огненной иль тлеться

На мире, горькоцветное вино,

Сливай, братия, некуда и деться

От нечисти желтушной, так сейчас

Нам будет крышей мира хоть палата,

Застелим небодарственный атлас

И грянем кубки о стол белый, свята

Благая наша миссия, никак

Нельзя ее теперь переиначить,

Брюмер ли, термидор, пылает зрак

Держительный над царичами, значить

Вольготно было прежде на миру

Оконницы палатные и двери

Рогатым адоносцам, не беру

В расчеты малых гоблинов, есть звери

Гораздо огнецветней и крупней,

Вот их мы станем ждать, пусть чрез порфиры

Глорийского серебра, чрез теней

Мистические патины, лессиры

Пурпуровые, терни и багрец,

Финифти и суремы золотые

Попробуют зайти сюда, венец

Алмазный мой держатели святые

Всенощно не уронят, нам прейти

Давалось небесами не такое,

Узки ль страстные гремлинам пути,

Домовное сословие жалкое

Взалкает новых адов, и тогда

Явимся во серебре и лазурах,

Пусть зреет ядоимная среда

Цвет жалованной вечери, о сурах,

Псаломах ли и гатах тяжелы

Затерпленные вина, грузны хлебы

Легчайшие когда-то, на столы

Глядят громовержительные небы,

Архангелы слетают вниз, теней

Узнав литую царственность, убранство

Горит еще палатное, темней

Чуровых свеч цезийское пространство

Вкруг столия, а мы опять светлы

И кисти достохвальные вздымаем,

Серебром вьем басмовые углы,

Бием желтушность чурную, имаем

Лазурь, багрец и пурпур кистевой,

Златую в желти масленицу тратим,

Речем Ему, кто мертвый и живой,

Откликнись, за вино мы щедро платим

Лазорной ветхой кровию, сюда

Идите ныне, завтра и восприсно,

Четверг сегодня чистый, а среда

Была ли прежде смерти, ненавистно

Свечение одесное гурмам

Диавольским, так наше пированье

Возвысим ближе к небу и хурмам

Капрейским, велико торжествованье

Палатное, фиолы и кармин

Изъять уже нельзя у небоцветных

Владетелей свеченья, буде сплин

Далек от идеала, апрометных

Еще накличем тягостных гостей,

Кому тоску нецарственную явить,

Одним блудницам адских областей,

Каким чертями велено лукавить,

Ни щедрости не верить, ни письма

Убойной озолоте, ни замковым

Порфировым творениям, тесьма

Сребряная в них тлится, мотыльковым

Влекомые порывом, пусть летят

К огоням нашим благостным, чистилищ

Не минуть ворогиням, захотят

Продать еще, на требницы судилищ

Сволочь богожеланных мастеров,

Распять еще, барочные теноры

Возвысят голоса в нощи, суров

Гамбургский счет на замковые хоры,

Мгновения прекрасные, холсты

Фламандские, тиарные алмазы,

Свечницы наши белые, персты,

Гвоздимые серебром, богомазы

Таиться и пытаются, так хлеб

Их выдаст непреломленный, таинства

Не снесть евхористического треб

Иродных ложеимцам, триединства

Блистательство оне ль перенесут,

Давай к их ноздрям хлебницы подставим

В серебряной окрошке, не спасут

Крушню их небопадшие, слукавим

И мы однажды, много ли свечей

Ворованных горело тще и всуе,

Летят пускай сюда, у палачей

Спросить нам должно многое, в холуе,

Бывает, виден маятник времен,

Хоть бегло узрим с ворами хозяев,

Кровавых полотенец для рамен

И лика не осталось, небокраев

Темна закатность гойская, темны

И Спаса рукотворного мелочки,

Как будет рисованиями сны

Успенные цветить, пускай сыночки

Сюда явятся мертвые, равно

В бессмертьи оторочные мы тоже

Просфирками и сребром, и вино

Течет из битых амфр по желтной коже.

 

Яков Есепкин

Улисс

XX век

Вал над галерою навис,

Остановились воды.

Закончил странствия Улисс,

Уставший от свободы.

Умолк слепой певец богов,

Но призрак жизни вьется

Там, где ни попранных слогов,

Ни рифм не остается.

Никто, Эсфирь, не говорит

На смертном перелете,

И пламя темное горит

В надмирной позолоте.

Века умчались, а досель

Чадит в руинах Троя,

Итака ладит колыбель

Для нового героя.

Тоской гремит сионский лот

И разбивает душу,

И он под пзолотом высот

Переступил на сушу.

Но заняли в огнях места

Дрожащие Сирены,

Надсадная их нагота

Восстала вновь из пены.

Он возлюбил угрюмый блеск

Очей, когда нагнулся,

И не услышал дальний всплеск,

От славы -- отвернулся.

Наркотики и нежный яд

Остались для интриги,

Капризной вечности в заклад

Передаются книги.

Пурпурной буквы не найти,

Истлели пергаменты,

Легли на римские пути

Мелованные ленты.

Так и Офелия, и Мод

Горят в иных бутонах,

Теней прощальный хоровод

Водя на геликонах.

Скудельной нашей жизни сны

Определяют сроки,

И новой классики страшны

Посмертные уроки.

 

Яков Есепкин

На смерть Цины

Четыреста восемьдесят девятый опус

Молодое вино излием

На стольницы владык всеодесных,

Не дождался еще Вифлеем

Бледных агнцев и музык чудесных.

Полны кубки и внове столы

Дышат мрамром, тиснят им фиолы,

Иудицы ль одне веселы,

Ах, не плачьте по небу, Эолы.

Где морганы о злате горят

И темнятся букетники мая,

Наши мертвые тени парят,

Над юдолию желть вознимая.

Четыреста девяностый опус

Губы в мраморе темная злать

Выбьет нощно, фиол сокрушится,

И тогда небесам исполать,

Где еще сон безумцев решится.

Милость звездная паче судьбы,

Наши тени Геката лелеет,

Холодны ли мраморные лбы,

Сам Аид им венцов не жалеет.

Из Вифании как нанесут

Ангелки черных трюфлей и мела

Райских яств - удушенных спасут,

Чтоб всевечно музыка гремела.

 

Яков Есепкин

На смерть Цины

Четыреста девяносто первый опус

Как еще не допили шато ль,

Арманьяк золотой и рейнвейны

Царств Парфянских и Савских - о столь

Бьются звезды, а мы небовейны.

Меловниц всепечальных шелки

Во сундуках тлеют окованных,

Днесь летят и летят ангелки

Не во память ли чад царезванных.

Се, ищите нас, челяди, впредь

С мелом красным в зерцальников течи,

Где тускнеются воски и бредь

Снов беззвездных лиется под свечи.

Четыреста девяносто второй опус

.

Мрамор выбьем кусками, венцы

С темных глав преточащие снимем,

Веселятся в трапезных купцы,

А и мы звезд высоких не имем.

Развевайся, нисанская злать,

Май грядет, пусть камены ликуют,

Всецветочным пирам исполать,

Псалмопевцев ли ныне взыскуют.

Ждут к столам нас юдицы во сне,

Тусклым ядом чинят меловые

Угощенья и пляшут одне

Тени их меж свечей неживые.

 

Яков Есепкин

На смерть Цины

Из Аида

Огнь тепличных цветов, сих карминовых залов уют

Полюбить ты смогла и не знала в безумные годы,

Что гранили валькирии нашей тоски изумруд,

Звезд оправы украсив им и смертоносные оды.

Освященные скорбью, туда полетели они,

Где умеют ценить безупречные эти размеры,

Где величье двоится и комкают лед простыни

Отраженья, а вечность изящные любит манеры.

Но изящество стоит бессмертия, красным в желти

Золотистой мелком ангелочки увеченных значат,

Красоты не прощают камены, а ты их прости,

Поелику со мной о гербовниках Смерти маячат.

Лебедь, лебедь Стратим, ты куда улетаешь опять,

В небесах догонять нынче светлых цветочников туне,

Сколь двоиться преложно и Леты оплаканной вспять

По две те не бегут мировольные волны в июне.

Свечки рано сдвигать, паки рано венцы выносить

Из келейной аромы, серебро, зри, воры считают,

Буде Господа звать и цветки меловые косить

Нам нельзя, пусть сейчас книги жизни царевны листают.

Все оцветники наши, все наши и кельи-гробы,

На армический требник иль мирты волхвы не скупятся,

Мало мирры и ладана станет для вечной алчбы,

Закаждят фимиам аониды, в притворах скопятся.

Пунш, арак голубой, эль манящий, рейнвейна кармен

Щедро льется теперь, богоразы отвержены пьянству,

Весело, весело, и забавили в жизни камен,

И слагали гекзаметры, оды вещая тиранству.

Лишь предательства темного царский не вытерпит зрак,

Были други коварны и немощных суе губили,

Разливайся отравой смертельной холодный арак,

Башни вестно молчат ли, в Царь-колокол терние ль вбили.

Но еще зарыдают палатные фурьи и фри,

Хорошо без царей – изливайте иродски слезинки,

Мрамор наших акафистов будут живить словари,

Богоимное Слово немые впитают лозинки.

Это Слово полнощное будет серебро таить,

Всякий новый тезаурис нашим огнем возгорится,

Будут, будут, еще на хоромных пирушках делить

Яства, хлебы и вина, а нищим и незачем крыться.

Лишь одна только речь дарованна, сама говори,

Благо молви хотя с отражением в течной лепнине,

Грозно сирины, видишь, летают, ползут в словари

Сов и змей изумрудных кольцовья всеприсно и ныне.

Вероятно, рыдая над титульным желтым листом,

Лепестки роз бордо запоздалой слезой обжигая,

Ты представишь, как ангелы держат зерцало над ртом

У меня и горит в изголовье свеча ледяная.

 

Яков Есепкин

На смерть Цины

Четыреста девяносто третий опус

Антикварные виты столы

Чермной патиной, щедро лиются

Яд со пуншем, опять веселы

Четверговки, алкая, смеются.

Ах, зачем нас и мертвых темнить,

Верди, Брамс иль Моцарт восстенают,

В шелках тени сбежитесь казнить,

Сколь молчат и бессмертие знают.

Век паяцев и падших столиц,

Мышъяком шелк испитан червонный,

Хоть следите, как с мраморных лиц

Наших точится мел благовонный.

Четыреста девяносто четвертый опус

.

Тушь парфянскую выцветит мгла,

Лорелея холодную пену

С дев смахнет, круг пустого стола

Соберемся - воспеть Прозерпену.

Сицилиек балует июль,

Вишен сем, пусть резвятся менины,

Вновь утопленниц ищет Эркюль,

У мадам Бовари именины.

Днесь и мы яды эти пием,

Цин в зерцалах следим червотечность,

И тоскуем о веке своем,

Преливая вишневую млечность.

 

Яков Есепкин

На смерть Цины

Пятьсот пятый опус

Се, незвездные яства горят

На столах и цветки золотятся,

Четверговок сильфиды мирят,

О лилеях менины вертятся.

Ах, претмились земные пиры,

Благ к эфирным август данаидам,

Неб и звезд тяжелее дары,

Оявленные тихим обсидам.

Хоть несите порфировый хлеб,

Вин диамент солейте на мрамор,

Мы тогда и в огранности неб

Мглу оплачем сиреневых камор.

Пятьсот шестой опус

Тусклый август серебро лиет,

Яства чахнут о столах и хлебы,

Во незвездности благих виньет

Это мы ли пируем у Гебы.

Дале немость, одно и молчим,

Зря в хлебницах фиванских лилеи,

Всё диаменты неба влачим,

Всё пречествуем нощи аллеи.

Вот еще соявимся из мглы,

Яко ангельский сад безутешен,

Юродные оплакать столы

И вишневую цветность черешен.

 

Яков Есепкин

На смерть Цины

Четыреста девяносто пятый опус

Желтой ниткою мрамор тиснят,

А золоты на пирах блистают,

Наши ль тени бессмертие мнят,

Фру в альковах канцоны листают.

Энн, вишневое миро сюда,

Ах, Шарлотта и Эмили вместе

Пудры веют над сколками льда,

Мил август формалином сиесте.

Ждал нас Ирод к столу, это мы

Преявились меж лилий склепенных,

С ниткой желтою всяк --- возаймы

Хоть бы потчуйте ядом успенных.

Четыреста девяносто шестой опус

В мертвом золоте Ада врата,

Зелень черная сны увивает,

Се и мы, се и жизни тщета,

Всё юдольная чернь пировает.

Береникой звалась ты, иным

Нежным именем, сеней Вероны

Тусклый светоч окрасил земным

Чудным блеском свечения оны.

Веселитесь еще, по уму

Бал ваш, юдицы, пудра собьется—

И узрите, как страшно сквозь тьму

Пурпур в золоте мертвенно вьется.

 

Яков Есепкин

На смерть Цины

Четыреста девяносто седьмой опус

Не хотели еще умирать,

А на троны позвали иные,

Будет август плодами карать

Иродивых во сроки земные.

Мертвым отроцам яства несут,

Биты вершники трутью меловой,

Никого, никого не спасут

Аониды за ветхой половой.

Пей вино, Азазель, веселись

И вкушай темноцветные чревы,

Аще вишнями тьмы пресеклись,

Хоть златые оплачем деревы.

Четыреста девяносто восьмой опус

Меловые опять зеркала

Окружили певцов темнооких,

Пепла мало Клааса, зола

Пусть виется меж башен высоких.

Тень Иосифа тронно горит,

Иль вертепы младенцам – подолы,

Аваддон ли звездою сорит,

Гладь сарматские чертят гондолы.

Вот и мы с Береникой вдвоем

Из понтонных огней соточились,

Где Венеции тлел окоем

И письму аониды учились.

 

Яков Есепкин

На смерть Цины

Четыреста девяносто девятый опус

Снова Троица сонно цветет,

Убирайтесь жасмином, стольницы,

Аониты, блюдя пиетет,

Фей чаруют до новой денницы.

С кем и вился тлетворный Зефир,

В пировых ангелки почивают,

Ни Летиций, ни Цинний и Фир,

Веселее ль трапезы бывают.

Мглу Геката еще совлечет,

Всцветим палую бель Таорминов,

Где серебро течет и течет

На путрамент из тусклых жасминов.

Пятисотый опус

Мрамор, мрамор, опять ли сюда

Ангелочки небес и летели,

Нощно мглу источает Звезда,

Умирать под какою хотели.

Веселятся хмельные купцы,

Наше терние мелом обводят,

Август нем, опускайте венцы,

Пусть убийцы сейчас хороводят.

Век и будем укорно стоять,

Шелест крови глуша пламенами,

Се алмазы и небо, ваять

Павших туне со мглой и звонами.

 

Яков Есепкин

На смерть Цины

Пятьсот первый опус

У Ирода ломятся ль столы,

Се вечерии, томность фарфора,

Все царевны еще веселы,

Где тлеела – течется амфора.

Ах, то нас виночерпии ждут,

Оявим небозвездные чела,

Бел пергамент и тени ведут

Купы звезд по сукровице мела.

Нощь обручна с худою сумой,

Помнить слугам ли Мод и Цецилий,

И холодной горит суремой

Желть оцветших мелованных лилий.

Пятьсот второй опус

Дионисии вина лиют,

Полны амфоры днесь кружевные,

С данаидами ключники пьют,

Пирования длятся земные.

Чермных вишен к столам поднесем,

Пусть на звезды август уповает,

Благоволи, Урания, сем,

Кто одесно еще пировает.

Ах, царевны уснули давно,

Мрамор звезд не воспомнил тлеенных,

И течет золотое вино

Меж перстов меловниц опоенных.

 

?

[SIZE=14pt]Яков Есепкин[/SIZE]

[SIZE=14pt] [/SIZE]

[SIZE=14pt]На смерть Цины[/SIZE]

[SIZE=12pt] [/SIZE]

[SIZE=12pt]Пятьсот пятый опус[/SIZE]

[SIZE=12pt] [/SIZE]

[SIZE=12pt]Се, незвездные яства горят[/SIZE]

[SIZE=12pt]На столах и цветки золотятся,[/SIZE]

[SIZE=12pt]Четверговок сильфиды мирят,[/SIZE]

[SIZE=12pt]О лилеях менины вертятся.[/SIZE]

[SIZE=12pt] [/SIZE]

[SIZE=12pt]Ах, претмились земные пиры,[/SIZE]

[SIZE=12pt]Благ к эфирным август данаидам,[/SIZE]

[SIZE=12pt]Неб и звезд тяжелее дары,[/SIZE]

[SIZE=12pt]Оявленные тихим обсидам.[/SIZE]

[SIZE=12pt] [/SIZE]

[SIZE=12pt]Хоть несите порфировый хлеб,[/SIZE]

[SIZE=12pt]Вин диамент солейте на мрамор,[/SIZE]

[SIZE=12pt]Мы тогда и в огранности неб[/SIZE]

[SIZE=12pt]Мглу оплачем сиреневых камор.[/SIZE]

[SIZE=12pt] [/SIZE]

[SIZE=12pt]Пятьсот шестой опус[/SIZE]

[SIZE=12pt] [/SIZE]

[SIZE=12pt]Тусклый август серебро лиет,[/SIZE]

[SIZE=12pt]Яства чахнут о столах и хлебы,[/SIZE]

[SIZE=12pt]Во незвездности благих виньет[/SIZE]

[SIZE=12pt]Это мы ли пируем у Гебы.[/SIZE]

[SIZE=12pt] [/SIZE]

[SIZE=12pt]Дале немость, одно и молчим,[/SIZE]

[SIZE=12pt]Зря в хлебницах фиванских  [/SIZE]лилеи,

[SIZE=12pt]Всё диаменты неба влачим,[/SIZE]

[SIZE=12pt]Всё пречествуем нощи аллеи.[/SIZE]

[SIZE=12pt] [/SIZE]

[SIZE=12pt]Вот еще соявимся из мглы,[/SIZE]

[SIZE=12pt]Яко ангельский сад безутешен,[/SIZE]

[SIZE=12pt]Юродные оплакать столы[/SIZE]

[SIZE=12pt]И вишневую цветность черешен.[/SIZE]

[SIZE=12pt] [/SIZE]

[SIZE=12pt] [/SIZE]

[SIZE=12pt] [/SIZE]

 

[SIZE=14pt]Яков Есепкин[/SIZE]

[SIZE=14pt] [/SIZE]

[SIZE=14pt]На смерть Цины[/SIZE]

[SIZE=12pt] [/SIZE]

[SIZE=12pt]Пятьсот седьмой опус[/SIZE]

[SIZE=12pt] [/SIZE]

[SIZE=12pt]Нас ли ждали к эдемским столам,
Антиохия тех ли взерцала,
Шелк порфирный вился по углам,
Днесь его источают зерцала.

Ванных кафель распишет изверг
Ядом розным, жасминами Ханны,
Се порфировый чистый четверг,
Все пием здесь, хотя недыханны.

Ах, тусклые оставьте мелки,
Аониды, по мраморам этим
Чернь и могут лишь бить ангелки,
Нимбы коих мы всенощно цветим.[/SIZE]

 

[SIZE=12pt].Пятьсот восьмой опус[/SIZE]


[SIZE=12pt]Что рыдать - отзвучали пиры,
Источились фалернские вина,
Вместо севрской витой мишуры
Нощно блещет небес горловина.

Из Тироля востретим гонцов,
Выпьем яды ль Моравии мрачной,
Где и челядь беззвездных дворцов,
Где и плакать о дщери внебрачной.

Кровь ожгла хоровой мезальянс,
Но сквозь сон различит Береника,
Сколь еще серебрится фаянс
И пирует на небах Герника.[/SIZE]