ЯКОВ ЕСЕПКИН | страница 40

Яков Есепкин
Лилии Стикса

XXVI



Отцветает и сей виноград,

Зелен был, ныне темночервонный,

Сень вдыхает пленительный смрад,

Камелотов смурод благовонный.



Выйдем нощность цветниц обирать,

Помни, Асия, наши кармины,

Иль во темном легко умирать,

Всё мы бледные прячем язмины.



Вновь морошки нанесли к столам

И сочтили Француза у Гебы,

И стекает по белым челам

Нашим воск, преливаясь на хлебы.



XXVII



По фарфору златые каймы

Соведем, а цветенья не будет

Золотого – и нощные тьмы

Окаймим, кто порфирность избудет.



Морок, морок фамильный лиют

На букетники феи Эреба,

Се начинье, из коего пьют

Вседержители цвети и неба.



Но смотри, бутоньерок витых

Меж хлебами цвета не следятся,

И в обрамнице свеч золотых

Тени мертвых царевен кадятся.



XXVIII



Воск и цветь по челам истекут,

Оживут соваянья из глины,

И Господние слуги рекут:

Он за нами послал цепеллины.



В млечных вретищах сени минем,

Тще восждали скитальцев к обеду,

Всяк преживший безмолвен и нем,

Се, Аид пусть вкушает победу.



Узрит чад Господь-Бог о свечных

Тусклых восках и цвети порфирной,

О тенетах божниц ледяных,

Мглу кадящих над слотой эфирной.



XXIX



Меловницы сидят круг стола,

Нас ли ждать, Марфа носит емины,

Велика у дворцовий и мгла,

Всепорфирность лиет и кармины.



Август, август, фарфор меловой

Где восставить сейчас, аще грезы

Улетели со чермной листвой,

Биты мглой наши белые розы.



И воидем в холодную мреть

Сех садов, где их плакать не тщимся,

И еще положат умереть –

Мы тогда с чернью роз соточимся.



XXX



Это вечный всебелый жасмин

Очеса наши цветом изводит,

Се – и лейся, юдольный кармин,

Пусть сугатно Чума хороводит.



Ах, еще ли благие цвета

Мы ждали во исчадные лета,

Яко смерть золота, золота,

Увиемся хоть в барву исцвета.



Станут нощно обручники весть

По столам цветь со кущ потаенных,

И тогда лишь предстанем, как есть,

О сукровице вишен тлеенных.

 

Яков Есепкин
Лилии Стикса

XXXI



Красный цвет никого не щадит,

Мы бессмертие суе и пели,

Не за тем ли Геката следит,

Чтоб певцы о рубинах успели.



Соберем во субботу гостей,

Пусть ядят и пиют наши гости,

Се музыки иных областей,

Веселитесь еще, ягомости.



И тогда принесут ангелки

Господь-Богу киотницы эти,

Где тисня алой миррой виски

Наши, плачут юродные в цвети.



XXXII



Гипс фамильных аллей истемнен

Мглой ночей, юровыми звездами,

Кто и ждал этих бледных камен,

Бредят сеи какими садами.



Сколь юдицы вольготно снуют,

Яко тусклую цветь обрывают,

Пусть хотя сны июля виют

Сукровицей, засим пировают.



Ах, проплыл диаментный корвет

Мимо вечных жасминов и тлена,

И, следи, опадает исцвет

На мраморные наши рамена.



XXXIII



Август выбиет чернью канвы

О исчадных цветницах и хлебах,

Иль нагорные кущи мертвы,

Иль умолка музыка во небах.



Яко тусклые нети молчат

И пиры восклицают рапсоды,

Нас камены однех соличат,

На бессмертие чествуя оды.



Лишь тогда узрят демоны тьмы

Мглу очес и оне содрогнутся,

И взалкаем: се, Господе, мы,

Нашей кровию столпной клянутся.



XXXIV



Побледнеем, а что пировать,

Аще льется небесная млечность

Во подвалы, царевн муровать

Иль бочонки с вином здесь – беспечность.



Ах, искусство ли вечно, тогда

Нас почто убивают, давайте

Фей картавых всеславить, Звезда

Не за вами летит, пировайте.



Гипс наш тусклый изломан в куски,

Рамена увиенны язмином,

И нещадно горят бредники,

Цветь аллей обводя бальзамином.



XXXV



На вифанские мраморы тьма

С чермной цветью лиется, о внемли,

Здесь были среброусты письма,

Всяк теперь оглашенный и нем ли.



Се, начинье Аида темней

Воска смерти и ночи хрустальной,

То вино или кровь, у теней

Их колор паче мглы госпитальной.



Мы, Господе, в углу восстоим

Со черствыми хлебами, стекает

По челам цветь и мирра, лишь сим

Наши вежды бессмертье смыкает.

 

Яков Есепкин
Лилии Стикса

XXXVI



Юродные биются, зане

Тени агнцев мелки срисовали,

Виждь, Господе, в узорном окне

Мы темны под исцветом вуали.



Но крепка именная молва,

Пурпур столпный готов изливаться

Лишь со кровию, аще мертва

Неб дьяментность – не ей упиваться.



И к фарфорам слетят ангелки,

И во пурпур оденутся тени,

Где кровавые наши мелки

Изукрасили барвой ступени.



XXXVII



Ночь мраморная тьма овиет,

Вакх угасит последний огарок,

И тогда из кровавых виньет

Соточимся под сению арок.



Хлеб пасхалий дано ль очерствить

Иудицам, вино со фарфоров

Преиспив, беленою увить

Нас еще, ниспадая от хоров.



Зри, опять донны адских полей

Веселят охмелевших апашей,

И всевьются – отравы белей

Над фамильной склепенницей нашей.



XXXVIII



Се, Господе, благие цвета,

Се о восках туман фиолета,

Излита наша кровь, излита,

Бледных мытарей чествует Лета.



Станем волнам забвенье дарить,

Где июль вишни тусклые прячет,

Будут ангелы в благости зрить,

Как о нас Персефона восплачет.



И сильфиды к столам нанесут

Васильковых исцветий амфоры,

И отроцам, каких не спасут,

Цветь и вишни собросят на хоры.



XXXIX



Пурпур ветхий еще оплетен

Совитыми язмином свечами,

Это мы ли о мраморе стен

Пред хмельными стоим палачами.



Сколь вальяжны оне и темны,

Как за ними юдицы порхают,

Фарисеи у каждой стены,

Туне Парки о нас воздыхают.



Зри сей траур высоких столиц

И царевн, упоенных кармином,

Где течет с наших гипсовых лиц

Темный воск, перевитый жасмином.



XXXX



У Гиад ли еще погостим

И восплачем, и вспомним пенаты,

Нас гонят, а и мы не хотим

Оставаться, молчите, сонаты.



Что и речь, веселятся одне

Фарисеи, на яства кармины

Тусклых восков лияше, оне

Преалкают вино и емины.



Свечки чермные ставят к хлебам,

Виждь, се мы, се давимся от корок,

И серебро стекает по лбам

Нашим белым в диаментный морок.

 

Яков Есепкин
Лилии Стикса

XXXXI



Се, не плачут камены о нас,

Розы мира легки в опомерти,

Ждет еще сиротливый Парнас

Благовестия ангелов смерти.



Кто и вынес бы адских музык

И веретищ холодное бремя,

Подан был сем глагол и язык,

А молчать и немолствовать время.



Хоть всезрите собитых певцов

На иудских балах отравленных,

Без порфир и алмазных венцов

Темнооким царевнам явленных.



XXXXII



Чермных вишен июля к столам

Нанесут и сквозь дьяментный морок

Соглядим – тьмы каждят по углам,

Где начинье ломится от корок.



Всё, Господь, эти вишни тусклы,

Мы пием, а не можем напиться,

Мы ядим, а всещедры столы,

Кличем юд, чтоб могли искупиться.



Зри, Господе, во барвах свечных,

Как над миррою мы престенаем,

И карминов бежим ледяных,

И в диамент персты окунаем.



XXXXIII



По ланитам юдиц истечет

Всенощное серебро со чернью,

И опять им Аид наречет

Услаждаться шелками и тернью.



Се еще вековые балы

И гремят, и одесно ликуют,

Пурпур нег возвышает столы,

Боги Ада веселья взыскуют.



Знак Геката подаст ли – введут

О червице невинных прелестниц,

Коих бальники утром найдут

Вдоль винтажей стоярусных лестниц.



XXXXIV



Со божниц воск лиется, июль

Вновь ко емине благ мирроточной,

Вишни тлеют, по чадам сей тюль:

Для ваяний из пудры цветочной.



На хлебницах пасхалы кадят,

О фарфоре лишь течи свечные,

За каретами юды следят,

Мажордомов сердца ледяные.



И блюстители пира темны,

И букетники миррою дышат,

Виждь, Господь, сколь и мы взнесены –

Стоны мытарей ангелы слышат.



XXXXV



Алой. алой виньетой свечной

Кутию оведем и емины,

Се и каморный пир отходной,

Се и белые с кровью язмины.



Что гиады рыдают опять,

Что юдицы одне веселятся,

Нам преложно еще вопиять,

Где алкают оне и белятся.



Аще истинно сех не спасти

Ангелочков лжеимных ли, правых,

Здесь и будем всенощно тлести

Со свечами в обводках кровавых.

 

Яков Есепкин
Лилии Стикса

XXXXVI



Воск на раменах темных кадит,

Круг емин мы сидим о старизне,

Мгла Вифании столь холодит,

Уготованы литии к тризне.



Где вы, сени и кущи, одне

Соваянья убийц преалкают

Пунш с араком, от цвети оне

Всехмельны, чад сюда не пускают.



По божницам ли мирра плывет,

Вишен черных мы пьем червотечность,

И глядимся во тусклый киот –

Пара статуй, чарующих млечность.



XXXXVII



Ждут нас царствия, мы ли мертвы,

Аще темным архангелам снимся,

О раменах чермные канвы

Убелим и сеням поклонимся.



И приидем в незвездных своих

Апронахах, соведенных мглою,

Где царевны == как молвить о них,

Всяка травлена мертвой иглою.



Пир так пир, паче смерти самой

Ночь дворцов, кто б и здесь оставался,

Виждь, столы прекаждят суремой,

Где на чад тусклый воск изливался.



XXXXVIII



Тусклой пудрою ночь овиет

Сон цветов и немые присады,

Се и мы в изломанных виньет

Нощной течности чествуем сады.



Лики наши язмина белей,

Тще уголем чермы похвалялись,

Бледны гипсы фамильных аллей,

Где ночные певцы соявлялись.



Тех ли донн Алигъери взерцал,

Ах, еще им Аид потакает,

Ах, во слоте обитых зерцал

По челам нашим цветь истекает.



XXXXIX



Вертоград небозвездный, алей,

Одевайся цветеньем порфирным,

Виждь еще соваянья аллей,

Тусклый август под сводом зефирным.



Хороши ль всенощные пиры,

Спелых вишен в кантовках тлеенных

Нанесли ко столам, просфиры

Черствость паче светил упоенных.



Ах, не спите во млечной дали,

Феи ночи, со цветью немою

Нас однех, нас однех и свели

Сукровичною битой каймою.



L



Август цветию чадной манит,

Золоченая – всё полыхает,

Кто и был на миру именит,

О незвездной юдоли вздыхает.



Ко столам, расписанным под мреть,

Феи ада несут угощенья,

Положат ли еще умереть,

Мы явим тусклый цвет золоченья.



И гляни, как сильфиды легки,

Как всечадную цветь не внимают,

Где угольных садов бредники

К небам черный букетник взнимают.

 

Яков Есепкин



Гаты Царского Села



I



Ирод ждет нас в своех пировых,

Что и звездным гостям пожалеют,

Мы одни меж увечно живых,

Наши вретища барвою тлеют.



Вишни, вишни, куда и бежать

От сукровицы темной и вишен,

Бледным дивам персты не разжать

С ядом, пир их и будет возвышен.



А начнут фарисеи вести

По начинью цикуты ночные,

Мы на раменах в червной желти

Диаменты явим ледяные.



II



Из Парфянского царства теней

Убежим, восклицая аурность,

Где альтанки – юдоли темней,

Где пиров золотая бравурность.



Туне ль ждали нас ангелы тьмы

Ко столам и еминам тлеенным,

Нощных вретищ в кистях суремы

И владыкам не снесть опоенным.



А явимся еще пировать,

О звездах промелькнем у оконниц,

И юдицы начнут сорывать

Цвет диаментный с мертвых колонниц.



III



Белым розам и как отемнеть,

А иные пурпурно-лиловы,

Феям ночи ль во тьме леденеть,

Бутоньерки ловите, шаловы.



Но, гляди, вековые цвета

Затеклись под накатом гуаши,

Наша ветхая кровь солита

Иудицами в битые чаши.



Яко станут мелиться оне,

Юродных завлекать на банкеты,

В ледяном ниспадая огне,

Мы им черные сбросим букеты.



IV



Звезды антики с неба падут,

Станут литии грозно испевны,

И явимся туда, где нас ждут

Одержимые местью царевны.



Азазели в сиреневой тьме

Всеумолчны для парий беспечных,

Се пиры о царице Чуме,

Се пиры о дьяментах присвечных.



Виждь, еще фарисеи белы,

Тусклой чернью еще не превились,

И лиется арма на столы,

Коей присно юдицы дивились.





V



И не виждим тлетворную цветь,

И еще формалином не дышим,

Соведен кто звездами, ответь,

Небовольных сильфид ли услышим.



Сон августа роскошен, кадит

Меж лафитников цветность чадная,

Ах, за нами, за нами следит

Нощно челядь пиров юродная.



А начинет Геката вести

По серебру оцвет для незрящих,

Мы явимся в тлетворной желти

С барвой звезд на раменах горящих.

 

Яков Есепкин



Гаты Царского Села



VI



Апронахи с звездами свое

Отемним воском свеч благовонным,

Се пиры и дворцовий остье

Дышит вретищ подбоем червонным.



Ах, юдольные эти цвета,

Ах, фамильная это призрачность,

Аще ветхая кровь излита,

Нам простят и веселье, и мрачность.



И начнут во пирах вспоминать

Бледных агнцев, украсивших нети,

Это мы, а нельзя нас узнать

В сей горящей жасминовой цвети.



VII



А и поздно благих упасать,

Соклоняясь к свечницам кадящим,

Будем строфы в альбомы писать

Сумасшедшим царевнам неспящим.



Виждь и помни: се наши цвета,

Се лиется от неб червотечность,


Кровь иль мгла во начинье слита,

Паче них лишь вишневая млечность.



Подведут ли невинниц к столам,

Те увидят сквозь морок вишневый,

Как стекает по нашим челам

На букетники мел всечервовый.



VIII



Мы еще пренесемся в Колон

О старизне и посохе зрячем,

И холодную царственность лон,

И высокие небы оплачем.



Что и цвесть, из начиний опять

Яд алкают безумные Иды,

И пенатам каким вопиять,

Лейте нощную мглу, фемериды.



По емине вино сотечет,

Кровью ветхой юдицы упьются,

И заплаканный ангел речет,

Где теней наших ауры вьются.



IX



Вишни, темные вишни горят

В августовском пожаре тлеенном,

Над юдолию сильфы парят,

Сколь чудесно во сне упоенном.



Их неси ко стольницам пустым,

Береника, нам хмель и годится,

Как виньеткам исцвесть золотым,

Где вишневая млечность каждится.



Мы одне круг фарфоров сидим,

Никого, никого не осталось,

И тоскуем, и брашно следим,

Кое с кровью и мглой сочеталось.



X



Бал диаментный, их ли узнать,

Перманентом напудренных ведем,

Суе тени гостей обминать,

Никуда мы теперь не уедем.



Как туманны еще зеркала,

Как еще в них юдицы мелькают,

Аще желть кринолины свела,

Пусть оне во лилеях икают.



Нас любили камены одне,

А равно уберечь и не тщились,

Виждь обводки в мышьячном огне –

Это мы о звездах превлачились.

 

Яков Есепкин



Гаты Царского Села



XI



Се, валькирии нощно летят,

Суе нас ангелки и спасали,

Золотые ль плоды восхитят

Барву тьмы, над какой нависали.



Зри, влекут иудейских царей

По лепнине венечий холодных,

Полон сад гончаков и псарей,

Юд кричащих и змей всеколодных.



Во четверг ли, Господе, оне,

Убелясь, на шелках пировают,

И следят нас в томительном сне,

И порфирные вишни срывают.



XII



Извели псалмопевцев святых,

На пасхалах чернятся виньэты,

Меж цветочниц и кущ золотых

Их тлеют и тлеют силуэты.



Хоть налейте успенным вина,

Яств блюстителям хватит ли мела,

Ночь была к фарисеям нежна,

А Вифанию мглою одела.



Мы, Господе, под каморной тьмой

И не помним о ярких цветницах,

И стенаем во цвети немой

И со чермною миррой в зеницах.



XIII



Тлеют опер барочных шелка,

Привкус млечности губы чарует,

Неумолчная столь высока,

Пировает Асия, пирует.



Бальзамины виются, арма

Юных граций преносится в ложи,

Се молчит не Геката ль сама,

С нею мы лишь аурностью схожи.



Ныне ангели тихо рекут

О бессмертии нам, во кармины

Добавляя остуду цикут

И свивая огнем бальзамины.



XIV



Исполать, исполать пировым,

Неге свеч и кримозным цевницам,

Се услада и юнам живым,

И лелеющим тьму чаровницам.



Именинные торты внесем,

Украсят их тлеенные вишни,

Хватит воска и млечности всем,

Премучения наши излишни.



И увидит Господе, как мы

Вознесенны еще и порфирны,

Как сочатся на мареве тьмы

Золотыя виньетки из смирны.



XV



Ангелочки июль препоют,

Битый мрамор падет на обсиды,

И тогда воском нас увиют

И цветами безрукие Иды.



От исчадий сеих убежать

Не могли, кто еще небесплотен,

Соглядит -- нощно ангели жать

Будут цветь всекаморных полотен.



И следи, как юдольно горят

Небодержные сени земные,

Как над садом июльским парят

Вишни в мирре и тьмы ледяные.

 

Яков Есепкин



Гаты Царского Села



XVI



Ночь юдоли темней и темней,

Исполать этим хлебам порфирным,

Где и звезды, ваянья теней

Мы следим над фасадом эфирным.



В пировые сие ли войти

Нам позволят еще юродные,

По челам иудицы вести

Станут цветь и каймы ледяные.



Так и будем немолчно стоять,

Юды хлебы нарежут мечами,

И Господе велит нас приять

Ангелкам с ледяными свечами.



XVII



Шелк сугатный оденет столы,

Млечным золотом вспыхнут лепнины,

Се каждение воска и мглы,

Се успенных царевн именины.



Будут ангели плакать по всем

Пировым неботечным фарфорам,

Ночи требник мы тихо внесем,

Станет неба тянущимся к хорам.



И Господе тогда лишь узрит,

Как под миррою мы восстенаем,

Как в истемный ночной лазурит

Бледный шелк и персты окунаем.



XVIII



Млечность выбиет ночь цветников,

Апронахи порфирные снимем,

Для царевен ли воск и альков,

Мы ль иное урочество имем.



Льет Селена огонь золотой,

Пусть еще пирования длятся,

Нет этерии аще святой –

И одесно ж купцы веселятся.



Паче скорби веселие их

И преспелые вишни, и хлебы,

Зри, юдоль, как отроков благих

Не пускают в цветочные небы.



XIX



По лепнине венечной бегут

Молодые подпалые волки,

Небеса ль нас еще берегут,

Мглой чиня роз меловых иголки.



Чермный тюль зеркала увиет,

Ночь нежна к алавастровой чаше,

Мы тогда из цветочных виньет

Соточимся, порфирность лияше.



И начнут фарисеи вести

Ядом ночи канвы на еминах,

Где влекли нас в тлеенной желти –

Отраженных во млечных карминах.



XX



С мышьяком ли эклеры гиад,

Ничего, соведем червотечность

Вишен их и поидем во сад,

Чтоб оплакать холодную млечность.



Будет время еще пировать,

Яко цветью точатся лепнины,

Чад в июле нельзя убивать,

Наши, наши сейчас именины.



Всемолчат феи ночи, шелка

Царств Парфянских круг хлебов свивают,

И сквозь цветь, со лепнин холодка

На чела наши воск изливают.

 

Яков Есепкин



Гаты Царского Села



XXI



Окаймят чермным воском цвета,

По каким тосковали менины,

Это райских ли мест красота,

Паче звезд этих сводов лепнины.



И гляни, сколь еще веселы

Феи ночи, угодные пиру,

И румяны оне, и белы,

Всяка дива подобна лепиру.



И камены гостей увлекут

В сады тьмой любоваться зеленой,

И увидят, как нас волокут

Вдоль цветочниц о барве червленой.



XXII



Именинников слави, июль,

Мы пред небами все белоснежны,

Царский выбит ли нощию тюль,

Наши ангели белы и нежны.



И царевны одесно белы,

Вишни ядом чинят меловницы,

Юродные, следи, веселы,

Только плачут нежные цевницы.



Сень чудесна и праздник мелов,

Фарисеи в юдоли пируют,

И чермы с именинных столов

Отравленные халы воруют.



XXIII



Чернью вишен каймы соведут

По юдольной смуге эпитафий,

Меловницы одне и блюдут

Небозвездную млечность парафий.



Темен мрамор фамильных аллей,

Яко литии нощи испевны,

Вновь коварнее всех и белей

Одержимые местью царевны.



Се, Господе, тоскуют оне,

С юродными на паперти вьются,

И чинят хлебы ядом во сне,

И в порфировой цвети биются.



XXIV



Чадной цветенью щедрый август

Хлебы пышные свел и стольницы,

Виждь, точится диамент из уст,

Се, тлеют с нощной мглой багряницы.



О звездах ли, о желти оне,

Пусть кантовки порфирные рдятся,

Мы очнемся в жасминовом сне,

Где пасхалы всенощно кадятся.



Ах, сотлели диаменты, пьют

Вусмерть гости во брани площадной,

И юдицы, икая, виют

Наши рамена цветью исчадной.



XXV



Всё горят и горят васильки,

Сады хмелем июльским овиты,

Кто порфирностью дышит, реки,

Мы с немолчным бессмертием квиты.



Яко вина и кровь истеклись,

Нощность будем и пить, ягомости,

Именами чужими реклись,

Нас ли чествуют званые гости.



Согляни же, Господе, как мы

От подпалых волков по целине

Убегаем в обрамнике тьмы,

Млечный след оставляя на глине.

 

Яков Есепкин



Гаты Царского Села



XXVI



Восстенают о мертвых сады,

Станут чермными цветь и зелени,

Се и нам подали знак беды,

Господь-Богу уткнемся в колени.



Виждь, еще диаменты ярки,

Сени ада чаруются небом,

Кора гасит свое бродники,

Мы одне лишь всежданны Эребом.



Но кадит под алмазностью мгла

И горят соваянья чермные,

И лиются чрез цветь на чела

Наши воски свечниц ледяные.



XXVII



От июльских вишневых тенет

И совитого пурпуром хмеля

Мы пьяны, аще вечность минет,

Встретим Кармен в цветах и Микеля.



Пей, Юдифь, золотое вино,

Рок мелос на фарфоре допишет,

Жизнь иль смерть – аонидам равно,

Всяка негой и здравием пышет.



Но во чаде сангины цветниц

И порфирные сени темнятся,

И о бархатном плаче цевниц

Нам амфоры вифанские снятся.



XXVIII



Носят барву гиады к столам,

Ею чествуют нашу ли тризну,

Воск лиется по бледным челам,

Им и звездную гасят старизну.



Век юдицы любили сурьму,

Навиенную пурпуром нощи,

Бились в цвети, речь это кому,

Убежим хоть под сень Людогощи.



Нас однех, нас однех о цвети

Пречервовой на пире банкетном

И неможно, Господе, спасти,

Зри – мы тонем во смраде букетном.



XXIX



Ночь июльская веет армой,

Тьмою вишен точатся лепнины,

Оведем тюль дворцовый каймой

Всепорфировой, се именины.



И по нам ли еще голосят

Юродные во цвети каморной,

И гиады опять пригласят

Младших братьев ко емине морной.



Будем в кущах садовых стоять,

Будут чествовать нас меловницы,

И тогда мы начнем вопиять,

Мглу со барвой лия на цветницы.



XXX



Пурпур неб расточают столы,

Вновь гудят и гудят фарисеи

О юдольном серебре, белы

Дивы пира, альковницы сеи.



Се бессмертия, чаде, арма,

Не ея ль и кляли громовержцы,

Аще тлеет порфирная тьма,

Пусть боятся ее винодержцы.



Налетят ангелочки сквозь мреть,

Господь-Бог, чтоб всечествовать небы,

И тогда положат умереть

Нам еще, воск лияше на хлебы.

 

Яков Есепкин



Гаты Царского Села



XXXI



Именинные торты горят,

Уподобившись воску свечному,

Суе ангели нас и корят,

Не могли мы соцвесть по-иному.



Вишен черных к столам нанесли

Золотыя меловницы сеней,

Яко небеси чад не спасли,

Минем слоту юдольных зеленей.



Хоть виждите сейчас, ангелки,

Как над тортами нощность пылает,

Как лепные камор потолки

Всепорфирный туман застилает.



XXXII



Ночь июльских цветов холодна,

Разливайся, вишневая млечность,

Мы в тенетах юдольного сна

Вдов колодных следим червотечность.



По челам нашим цветь совели,

Ангелков ли встречают гиады,

Меловницы хотя бы нашли –

Тьмой белить ханаанские сады.



Но еще во бесславие сех,

Кто с демонами здесь веселится,

Преалкая, о млечных власех

Наших мирра венечно затлится.



XXXIII



Сукровичные вишни столы

Всеиюльские днесь украшают,

Иудицы еще веселы,

Променады еще совершают.



Ах, знаком аонидам сей вкус,

Мы у Ирода их ли вкушали,

Ах, корицы иль терпкий мускус

Нам бессмертия грезы внушали.



Где и вишен кровавая цветь,

Где июля тенета златые,

Виждь – одне и остались тлееть

Апронахи, звездами свитые.



XXXIV



И восплачут музыки, теней

Соваянья и вершники ада

Будут нощи вифанской темней,

Станут млечными призраки сада.



Не ждали нас обручницы тьмы,

Не искали матруны честные,

Это мы, это, Господе, мы

Барву льем в рамена ледяные.



И еще под кимвал и цевниц

Скорбный плач расточится зефирность,

И сквозь мертвую роскошь цветниц,

Сквозь остье мы соявим порфирность.



XXXV



Нас рифмовницы вечности чтят,

В хоры звезд и альбомы смотрятся,

Где томительно мимо летят

Ангелки и о сенях корятся.



Вновь смертливые осы быстры,

Феи ада нещаднее Парок,

Мы вседержные эти миры

Обогнем, восточаясь меж арок.



Но крушницею битых скульптур

Полн тезаурус – мертвый рифмовник,

И лишь чтицы с пустых верхотур

Нам собросят увядший терновник.

 

Яков Есепкин



Гаты Царского Села



XXXVI



Локны вдовых гиад высоки,

Пудры ярки, белы кринолины,

Жадно ловят арму парики,

Се их бал, здесь ли тень Мессалины.



Ночь истлеет алмазной иглой,

Иды фижмы злопышные снимут,

И крушницы оденутся мглой,

Сколь чермы и бессмертие имут.



И начинут оне преследить

За винтажем царевен успенных,

И лафитники чернью сводить

Ледяной – со подвальниц склепенных.



XXXVII



Нанесут ангелочки емин,

Столы выведут мглой золотою,

Прелия небоимный кармин,

Мы явимся когортой святою.



Пурпур ветхий с ланит сотечет,

Нас узнают опять юродные,

Их ли эта порфирность влечет

Во тенета цветниц ледяные.



И тогда из фамильных аллей,

Из юдольности нашей эфирной

Мы протянем им барву лилей,

Яко желть и бывает порфирной.



XXXVIII



По кровавым серветкам вино

Истечет на златые фарфоры,

Что и петь, мы немолвны давно,

Лей, Урания, млечность в амфоры.



Вновь листают камены альбом,

Темной миррою пусть воссладятся,

А у каждого гоя над лбом

Тлеет мгла и окарины рдятся.



Знай, Иосифе, барву письма,

Одиноких скитальцев мученья,

Всяку днесь положенны тесьма

Круг чела и туман золоченья.



XXXIX



Тушью выведем емину мглы,

Присно ль ангелы нам потакали,

Несть букетники роз на столы,

Яко млечность оне преалкали.



Мы лишь сами цветочниц темней,

Августовскою мглой сомраченных,

Полнят сад хороводы теней,

Чадным воском целят нереченных.



Виждь, Господе, хотя бы сквозь цветь

Чернокрасную, сквозь багряницы,

Как и тщатся еще огневеть

Сеи в траурном воске цветницы.



XXXX



Колоннады пустые легки,

Прячет сводность ли Ид червотечных,

Мимо нетей летят ангелки,

Мимо битых скульптурниц увечных.



Ирод-царь, совели ж искушать

Пировые столы, ах, купажи

Пусть армою пьянят, чтоб вкушать

Нощно их, пусть не мчат экипажи.



Где волшебные флейты звучат

И распевные вдовы мелятся,

Нас камены по хвое влачат

И юродные зло веселятся.

 

Яков Есепкин



Гаты Царского Села



XXXXI



Ночь-царица чудесно тиха,

Ныне ангелам суща беспечность,

Фей небес в золотые меха

Одевает холодная млечность.



Прекричим ли, Господе, пеять

Не велят царичам убиенным,

И начинем тогда вопиять

С темных ярусов к мглой осененным.



Будет стол антикварный всепуст,

Ангелки нас окликнут со хоров,

И лишь барва польется из уст

На винтажи кровавых фарфоров.



XXXXII



Пудры тусклые нощно горят,

Золоты перманенты у ведем,

Нас ли ангелы неб укорят,

Мы от гоев сейчас не уедем.



Пред Гекатой разбилась в куски

Ночи сводность, и где минареты,

Боги Ада одне высоки,

К нети мчат нашей славы кареты.



Бал юдиц неумолчен, оне,

Содрогаясь, над миррою веют

Злато пудр и о темном огне

С хладным воском цветов багровеют.



XXXXIII



Как пылают еще зеркала,

Тюль меловый таит соваянья,

Се юдоль и незвездная мгла,

Паче вишен Гекаты даянья.



Пей холодное брашно, август,

Все твои юровые расцветки,

Аониды ль из пламенных уст

Яд прелили в ночные серветки.



Поманит нас еще Вифлеем –

И альбомы со цветию спрячем,

Узрит нощь, как исчадно тлеем,

Как над миррой и вишнями плачем.



XXXXIV



Темной слотой вифанских стольниц

Мы и дышим, каждение наше

Стоит звезд и ночных багряниц,

Стоит восков, тисненых по чаше.



Царствуй, мгла Иудеи, равно

Мы не к эти столам оглашенны,

Пусть лиют данаиды вино,

Пусть и будут пиры совершенны.



Бледный отрок со млечной тесьмой

На челе как явится – узрите,

Сколь траурно мы взнесены тьмой,

Сколь исчадно тлеем в лазурите.



XXXXV



Серебристая тушь у менин

Всеволшебна, ланит перманенты

Снов белей, это рай именин,

Майский день, в сердце льющий дьяменты.



Битый мрамор фамильный почтим,

Нас еще Мельпомена услышит,

Мы еще умирать не хотим,

Не бессмертие ль трауром дышит.



Как и слотные дышат сады

Хмелем неб и охладною сенью

Темных цитрий, где падшей Звезды

Червность кажет пути к неспасенью.

 

Яков Есепкин



Гаты Царского Села



XXXXVI



Нимфы августа яства несут

Ко столам, блещут вина сурьмою,

Яко агнцев блаженных спасут,

О звездах мы приидем гурмою.



Льется пир отходной, сколь полны

Все начинья сие и всещедры,

Что и ждать фаворитов Луны,

Возлетайтесь, корицы и цедры.



Всё еще юды тщатся зазвать

Нас к столовию, воски свечные

Мглой тисня, всё бегут укрывать

Бледных юношей в тьмы ледяные.



XXXXVII



И еще накрывают столы

Феи ночи и путники ада,

И юдицы опять веселы

В пировых нетлеенного Сада.



Это демоны Геллы поют,

Чу, оне ль нас теперь отпевают,

И толкутся, и алчно снуют

Круг емин, и еще пировают.



Мы одне в елеонских садах,

Ночь пуста, се безсмертие наше,

Восстоим о юдольных звездах,

На фарфор диаментность лияше.



XXXXVIII



Ночь меловниц успенных пьянит,

Бледный морок над тьмой нависает,

Кто живой, кто еще именит,

Отзовись, гоев хмель и спасает.



И слетят с хоров неб ангелки,

Царе, виждь мир теней совершенных,

Мы и сами были высоки,

Нас алкали пиры оглашенных.



Днесь точится в незвездность арак,

Блещут небы, сияя лучами,

Где и льется томительный мрак

На столы, превитые свечами.



XXXXIX



Плачьте, плачьте, камены о сех

Бедных рыцарях нощной юдоли,

Со восковьем о тонких власех

И звездами таящих уголи.



Всетрапезные эти столы

Ожидают иных постояльцев,

Геть, юдицы, алкать, веселы

Яко вы без мраморных скитальцев.



Очеса наши присно темны,

И стоим, и виньеты ломаем,

В коих к мраморной мгле взнесены

Прекаждящим над цветию маем.



L



По челам ли серебро ведут,

Это воск ли пасхалов точащих,

Суе ангели нас и блюдут,

Не спасти, не спасти премолчащих.



Ночь июля – се ночь цветников,

Се, тянутся оне к багряницам,

Сколь царевны впорхнули в альков,

Станет млечности нищим блудницам.



Виждь, Господе, хотя юродных,

Виждь хотя сквозь цветочные течи,

Как из наших перстов ледяных

Совивают меловые свечи.

 

Яков Есепкин



Сонник для Корделии



I

Сон преложится: Цахеса тень

Меж порфировых крыс возлетает,

У сугатной царевны мигрень,

Леда белая свечкою тает.




Лилипуты обсеяли нас,

Мрамор в гипсовой тлится изнанке,

Вял глагол и убожен Парнас,

Мнимы палые розы осанке.




Злые ангели ныне лишь зрят,

Как со травленных княжичей туфли

Во колоды гишпанцы недрят

И свиней манят черные трюфли.




II



Гефсиманский соцвет увием

Хоть порфировым шелком охладным,

Пой оцветники зла, Вифлеем,

Упивайся вином червоядным.



Сколь еще фарисеи вино

Это алчут и хлебы изводят,

Пусть не мнят под шелками рядно,

Пусть сугатно еще хороводят.



Мы с аллейной преявимся мглы,

Где всенощно и траурно тлеем,

И серебро плеснем на столы,

О звездах чтобы помнил Вифлеем.



III



Парфюмерные чаши темны,

Ах, арома – здесь ангелы были,

Мы одне фавориты Луны,

А иные величье избыли.



Млечный пурпур тоску расточит

И очнемся во милых трапезных,

Пей, Моцарт, аще небо молчит,

Аще гонят из сеней болезных.



Наготовили ключницы нам

Тусклых ядов нещадную слотность,

И виется по черным стенам

Их кровавых теней всезолотность.



IV



На раменах девиц меловых

Лишь осповники лилий склепенных,

Пир сие для Купав неживых

И черниговских панов степенных.



Благородного юга арма

Институток голодных снедает,

А у всякой о шее тесьма,

А царевн челядь тьмы соглядает.



Философ, и за нами следят

Литиями распетые хоры,

И чтецы вдоль колонниц сидят,

Мглою вежд наливая фарфоры.



V



Колоннады ли, арки Тироль

Бледной полночи дарит, свечами

Грасс ожжем и мышиный король

Талий серых оденет парчами.




Дале вкось наши тени летят,

Излились золотыя рейнвейны,

Смерти нет, а веселью претят,

Лишь немолвия тьмы легковейны.




Тусклый огнь, виночерпий, храни,

Где в салатницах снега белее

Труть мерцает – во тяжкой сени

Всё влачат нас по звездной аллее.

 

Яков Есепкин



Сонник для Корделии



VI



Бледных ангелов Парки ль сочтут,

Исаакий презрили шумеры,

Виждь , Аида, как гипсы цветут,

Сколь резвятся младые химеры.



Ах, винтажный Пиитер в желти

Мертвых гипсов и роз статуэток,

В Ефраим аще поздно идти,

Соглядим кровотечье виньеток.



Драгоценное миро таят

Желтокрасные эти виньэты,

Кровью темной оне и вспоят

Невских ос и камен силуэты.



VII



Белый шелк и парчу сотемним

Окантовками лилий истлевших,

Се и звездный покров, Ероним,

Впечатлей одиноко препевших.



Пляшут Юзы, серебро таят,

А царевичей милых боятся,

А в очесах безумных стоят

Мглы лилей и фонарщики тлятся.



Нощь ли, бал у Ирода, не ждут

Мертвых чад и во шелках белеют

Иудицы, и столы блюдут,

И от приторных вишен хмелеют.

VIII



Вновь киотную желть навили

Бутоньерками лета менины,

Суе южные розы цвели,

У иродиц однех именины.



Литий всенощных век тяжелей,

Как и вынесть его оплетенье,

Александровских темных аллей

Винограды избыли цветенье.



И гляди – чудищ сны превиют

Вдоль ростральных колонниц тритоны,

И арму Ханаана лиют

Зараженные ядом бутоны.



IX



Юность белая внове цветет,

Девы томные пестят лилеи,

Диаменты Годо перечтет –

Мы в холодные выйдем аллеи.




В мае нас и почто предали,

Вот сирень золотая совьется,

Ледяных пятицветий угли

Сех ожгут, кто юродиво бьется.




Ночь пустая, сколь Иды целы,

Нашей кровию сколь упоимы,

Как, цветясь, воздвигают столы,

Хоть не плачьте меж их, серафимы.




X



Мрак августа овеет столы,

Тонкий Рании профиль увьется

Червной тьмой, и явимся из мглы,

Тще гадать, кто начальным собьется.



Эти звездные вретища тлят

Бледных юношей, певших увечность,

Пудры тусклые ядно белят

Иудиц всеживых червотечность.



Ах, оставьте на столах вино

Под хлебами с серебром, гиады,

Это мы, это мы – и одно

Здесь тлеемся, пречествуя сады.

 

Яков Есепкин



Сонник для Корделии



XI



В млечных чашах камены уснут,

Гипсы кровию палой совьются,

И во пурпур сирень завернут,

Над убитыми ль небы смеются.



Было червным серебро всегда,

Этой бледности мы не внимали,

Вижди, Юна, сияет Звезда,

Тусклых ангелей вьют по эмали.



Сжег всепадший Петрополь мосты,

Битых гипсов увечье соклеют,

И канальным гранитником рты

Нам забьют – днесь оне белотлеют.



XII



На свечельницах пудры тлеют,

Хлебы Цинтии в патине млечной,

Экономки ли нас узнают

О серебре и мгле червотечной.



И хотели одесно мы цвесть,

Но вифанских пасхалов не вняли,

И такими зерцайте как есть

Жалких агнцев, на коих пеняли.



Станут каддиши девы читать,

Содомитские тлить будуары,

И начнут феи Ада листать

Всепорфирные наши муары.



XIII



Ах, к поминкам ли эти столы,

Что темны волоокие девы,

Ждут Венеции резвой юлы

Нас еще и поют Женевьевы.




Май небесный и был золотым,

Но печалиться время, скорбите,

Нимфы сада, по черням литым

Желть вияше, сколь весело Ите.




К водам тянет ее, в зеркала,

Алча, тонкие гребни склонила,

Руку жжет со Звездою игла,

Где лишь кровь претеклась на чернила.




XIV



Тонких лотосов, ядных лилей

Наберем у холодной Киприды,

И сойдемся во мраке аллей,

Где вились бесноватые Фриды.



Се звездами ли гасят арак,

Бледных юношей чая, старлетки,

Се трапеза и вишни, и мрак,

Мы ль пифий канифолим балетки.



Несть шалов, источенных в огне,

Мглу букетниц садовники прячут,

И лишь темные эльфы одне

Пред вишневой сукровицей плачут.



XV



Совенечьем рамоны грозят,

А веночки у мертвых иные,

Бессердечные ль мрамры скользят

С пьедесталов на желти земные.



Невский темный гранит Азраил

Сколь возьмет под высокие десны,

Тяжесть призрачных тонких ветрил

Станут белые помнить ложесны.



Нас пронзила моравская ось,

Губы вытеклись мелом червонным,

И бегут волны мраморам вкось

Меж валов по теням благовонным.

 

Яков Есепкин



Сонник для Корделии



XVI



Золотые букетницы Фив

Надарили певцам аониды,

Мы ль в тени благодатных олив

И не чаем суровой планиды.



Мгла звездами прельстила менин,

Се готовые пурпур и балы,

Институтки бегут именин,

Где от лядвий пьяны вышибалы.



Всё и носят серебро цикут

Мажордомы под барву иконниц,

И, кривляясь юдольно, влекут

Гои нас вдоль червовых оконниц.



XVII



Антикварным пирам исполать,

На иных всем достанет ли яду,

Вижди, Цинтия, миро и злать,

Виждь, наяда чарует наяду.




Вина льем: только пурпур течет

И со усн лишь серебро точится,

Аще тихо камена речет,

Нам ея обмануть не случится.




Агнцам глорию туне и петь,

Се они во сиренях меловых

И тризнят, и не могут преспеть—

Ядный мрамор оплакать в столовых.




XVIII



Под червовой тесьмою каждят

Яства царских стольниц осененных,

Феи Ада еще холодят

Воск свечей – над юдолью склоненных.



Мы и были в пирах веселы,

Золоченые строфы пеяли,

Аонид вызывали со мглы,

Яко панночки нас обаяли.



Се, во пурпуре млечном стоим,

Где тлеются червицей аллеи,

И пасхалы юдольно таим

О немолчных псалмах Лорелеи.





XIX



Май прелестниц манит белизной,

Осы к персям слетелись во хором,

Кто и жив, задыхайся весной,

Пей сиреневый яд за колором.




Лишь в прохладных аллеях темно,

Ангелочки блестят и камены,

Осветлили звездами вино

Толстоногие злые Цимены.




Крови мало и розовых им

Сех виющихся цедр, на поминки

Фрид зовут – по теням всеблагим

Возбивать ядотечные цинки.



XX



От свечельниц отекших и мглы

Сотемнились пустые альтанки,

Феи Ада бессонны и злы,

Топят каморный воск пуританки.



Гувернеры уснули, одне

Яства царские дочки вкушают,

Веи цветят в подвальном вине,

Парфюмеров младых искушают.



Се и челядь Ирода снует

Меж юдиц, нас к бессмертию влекших,

И успенных царевн превиет

Млечным пурпуром – с хлебов затекших.

 

Яков Есепкин



Сонник для Корделии



XXI



Пир – нести к позолотным столам

Дорогие нектары иль яды,

Крыс одушенных чур зеркалам,

Ах, напудритесь, злые гияды.




Белый, белый винтажный сумрак

Холод невских свинцов упокоит,

В наши очи фиванский арак

Прелиен: червень каддишей стоит.




Воскричим ли, зане дождались

Бледных теней Циана со Итой,

Где цветы по ланитам стеклись

Во белилами тьме перевитой.




XXII



Арабески вифанских ночей,

Мессы поздние, таинства млечность

Виноградных и стоят ключей,

Собиенных о нашу калечность.



Мы еще Гефсимань обнесем

Ледяными пасхалами, хлебы,

И вина горекнижникам сем

Подольем, чтоб не гневались небы.



А лишь только войдут балевать

Фарисеи, цениться звездами –

И начнем в свечи пурпур сливать,

Источенный ночными садами.



XXIII



Несть возвышенней этих духов,

Грасс вдохнет лишь арму теневую

Златоосных сиреней верхов,

Пей, Геката, дьяментность живую.




Парфюмер ли, садовник, сюда

Вам спешить, расползаются верви,

Сех колодниц укажет Звезда,

Преязвят шелковичные черви.




Разве Сена тусклее Невы,

Бесноватые вздуются Рени –

Станут кровию мертвые львы

Всеписать золотые сирени.



XXIV



Хлебы ночи темней и темней,

С маков горькой изнанкой слиенны,

Се Геката и феи о ней,

Мы тоскою страстной упоенны.



Монастырские тлеют пиры,

Тьму пасхалы червовые вяжут,

На кулич вязи щучьей икры

Иудицы похмельные мажут.



Ах, воспомнят ли нас и таких –

Сочервленных больниц зеркалами,

Во старизнах всенощно ярких,

С перевитыми кровью челами.



XXV




Звезды, тихие звезды горят,

Плащаницы ль, тенета собросим,

Эльфы с нами легко говорят,

Ничего мы к столам и не просим.




Асфодели во злате срывать

Как вседивно, сколь потчуют яды,

А и станем еще пировать,

Веселитесь, младые гияды.




Ах, доселе вкушают, пиют

Отравленные вина царицы,

Где менины клико прелиют

На застольный фаянс и корицы.