ЯКОВ ЕСЕПКИН | страница 8

[SIZE=12pt]Яков Есепкин[/SIZE]



На смерть Цины

Пятьдесят первый опус

Сколь весною урочно письмо,

Аонид лишь брильянтами тешат,

Вейтесь, звезды, Асии трюмо

Нас явит и Цианы опешат.

Хоть архангелы помнят ли сех

Златоустов, терницы вознимем –

Соглядайте еще в небесех

Вишни, агнцев, мы золото имем.

Вакх нестойкий астрал оцветил,

Где порхали блеющие Евны,

Их туда ль и со ядом впустил

Падший ангел успенной царевны.

Шестьдесят шестой опус

Будет майский ли сад под луной

Во холодной опале томиться,

У Гиад воспируем весной,

Аще некуда боле стремиться.

Скоро вишни блаженный туман

Перельют в золотые рубины,

Стоил истин высокий обман,

Златоуст – диодем из рябины.

Выйдет Фрида младенцев искать,

Лишь увидит пустые камеи,

И начнут гости ядов алкать

За столами, где веются змеи.

 

Апять накатило ??

не переживай....

 

[SIZE=12pt]Яков Есепкин[/SIZE]

На смерть Цины

Девяносто четвертый опус

Стол нисана – виющийся хлеб,

Что и днесь тосковать о небесном,

Вишни в амфоры бросим, а Феб

Нас оплачет на пире одесном.

Калипсо, под звездами, смотри,

Тьмой надушена Фрида, камеи

Тяжелы от шелков, ах, замри

И умри, пусть целуются змеи.

Ни печати, ни светочей мглы

Здесь уже не увидят сервенты,

Где полны были емин столы,

Вьются тусклых чернил диаменты.

Сто третий опус

Ядом трюфели чинит Эдель,

Сейна вишням советует мрачность,

Полон стол,, меж араками эль

Юн манит, изливая призрачность.

Яств стольницы весомей чернил,

А иными всепишутся цинки,

Днесь ли в Мемфисе пир оценил

Сонм теней и волховствуют инки.

Милый друг, обиет зеркала

Диаментная чернь и хватятся

Небовержцев, мы темень стола

Озолотим – пусть вершники чтятся.

 

[SIZE=12pt]ЯКОВ ЕСЕПКИН[/SIZE]

УТРО АПОСТОЛА ИУДЫ

Семьдесят первый фрагмент

Азазели порхают в нагорных

Темножелтых лугах и летят

К принцам крови о травах уборных,

А немые принцессы грустят.

Можно ль сих и бежать, ах, нисану

Цвет граната загробного мил,

Прочь отсюда скорее, туману

Страшны профили желтых камил.

Нет числа огневейным армадам,

Сумрак терпкий одел Елеон,

Белошвейки гуляют по садам,

Где чермы совершали агон.

Кто устал безнадежно скитаться,

Звезды смерти и свечки таить,

Пей из мертвых фаянсов, остаться

Здесь нельзя, можно ос воспоить.

Колоннада иль шлейф веретенных

Шестигранников пленит наяд,

И взнесут злые осы с бестенных

Тусклых клумб невский розовый яд.

 

[SIZE=14pt]Яков Есепкин[/SIZE]

На смерть Цины

Двадцать седьмой опус

Броши алые мертвым идут,

Ароматы цветочные внемлем

И уснем, сколь инфантов не ждут

Серафимы и шелк сей отъемлем.

Пей, август, молодое вино,

Цесаревичей балуй успенных,

Лики пудрой бели ж: и темно

В мрачных обсидах камор склепенных.

Кровь щадит перманент золотой,

А сразим финикийские ады,

Всяк меловый великосвятой

Вкусит хлеб и нощей винограды.



Тридцать восьмой опус

Тусклым серебром хлеб увиют,

Маком сдобрят вино сеннаарским,

Воскресят нас тогда и убьют

В устрашение отрокам царским.

Ибо звездные тени страшат

Ядокровных иудиц армады,

Мы явимся туда, где вершат

Бесфамильные судьбы Гиады.

Воскричим ли из кущей весной,

Свечи кровью совьем золотою,

Кто услышит – и будет иной

Бледный отрок со нитью витою.

 

[SIZE=14pt]Яков Еcепкин[/SIZE]

На смерть Цины

Сороковой опус

Весел август иль нощь золота,

Иль отравные яства из вишен

Тусклоядных жжет каддиш, места

Очаруют сие, кто возвышен.

Белокровные донны к столам

Подают всеалмазные вина,

Бал великий грядет, зеркалам

Не глава же страшна – горловина.

Их овалам парчовым и мы

Воздадим хоть неполною мерой:

Пара статуй в музее Чумы,

Соклоненных над мертвой химерой.

Сорок первый опус

Наши розы в капрейской сени,

Август их окаймит ли виньетой,

Фриды алое носят, взгляни,

Где сливаются бродники с Летой.

Мертвый воздух смычок и не рвет,

Что резвятся в аллеях Зефиры,

Из аркадий сих Парка зовет,

Цветью красною жалуя клиры.

Лишь серебро сквозь хлеб преломим

И покинем Вифанию летом,

Мало звезд в ней еще и томим

Всякий странник алеющим цветом.

 

[SIZE=14pt]Яков Есепкин[/SIZE]

На смерть Цины

Шестьдесят восьмой опус

Золотыя лилеи сорвем,

Людовику венечия милы,

Аще исстари мы не живем,

Пусть резвятся младые Камилы.

И кого победили, смотри ж,

Ли несет финикийские воды,

Тир ли пал, содрогнулся Париж,

Ловят тигров барочные своды.

Гипсы вырвут из темных аллей,

Вновь начинье исцветим пустое,

Чтоб, мрачнея, тризнить веселей,

Как становится желтым златое.

Шестьдесят девятый опус

Новолетие, роз голубых

Ангелки мирротечной смолою

Истеклись, где и мы со рябых

Ват следим за душистой юлою.

Ель чудесная, помни о сех

Бледных мытарях ночи портальной,

Звезды с мелом горят на власех,

Яд в безе и во басме хрустальной.

Воск ликующих свеч ангелы

Подсластили, трепещет и вьется

Мрак шаров и червные столы

Яств гадают, кто первым убьется.

 

[SIZE=14pt]ЯКОВ ЕСЕПКИН[/SIZE]

ПОСЛЕДНЕЕ ИСКУШЕНИЕ АППОЛИОНА

Ночь пустынна, молчит Одеон,

Лишь сильфиды над вервием плачут

И летает во мгле Аваддон,

Сех ли, Пирр, в гальских розах упрячут.

Небеса умираньем своим

Неживые заполнили братья,

Где Господний почил херувим,

Ангелки раскрывают объятья.

На трапезе потайной тебя

Вспоминали, один и остался

Царь-заика, елику скорбя

Вымыть ноги Его воспытался.

Ждем почто понапрасну, с земель

Замогильных на свет не выходят,

Да и сами забыли ужель --

Наши души в чистилище бродят.

Как пойдут перед светом дожди,

Изольются над спящей царевной,

И антонов огонь позади

Возгорится из черни поддревной.

Нам и сумрак садовый тяжел,

Поелику не легче неволи,

Источился трапезный помол --

Во слезах не останется соли.

Очи кровью промыв, не засни,

Никогда невозможно приметить,

Где призорные гаснут огни,

Где и нечего смерти ответить.

Претерпели одни бытие,

А иные -- успенье и Бога,

Полной грудью вдохнув забытье,

Отошли от родного порога.

Храм кому, а кому и барак

Отворят за привратной лозою.

Господь явит свой огненный зрак,

Изукрашенный мертвой слезою.

Ну а мы не одвинемся с мест,

Не позбавимся гипсовой комы,

Потому, соглядая невест,

Дозабыли навечно псаломы.

Все забыли, сойдяши с ума,

Камнетесы нас будут читати,

Со слезами испрахнет сума,

Подберут ея нищие тати.

Разве древа крестов и точат

Ко бессмертью и смерти привычны.

Что же Божии люди кричат:

«Он сокрал эти розы темничны!»

Воскричат и умолкнут, прощай,

Боже святый, удел наш потешен

В Ершалаиме был, отвращай

Очеса от капрейских черешен.

Как спокойны еще и темны

Лики здесь, перед ангельской лядой,

Как оне безвозвратно полны

Излиенной во очи охладой.

Ах, блаженно сияла Звезда,

Мы на верную вышли дорогу,

И по ней забрели не туда --

И всеблагодарение Богу.

В Христиании нас заждались

Рыжевласые девы-нимфеи,

Под осенней звездою сошлись

На иные века Лорелеи.

И томительно ж меркло века

Несоклонное это светило,

И горенье в изломе зрачка

О величии мук говорило.

Начищали до блеска его

То слезами, а то сукровицей.

Мертвым сном во скорбей торжество

Спят вповалку царевич с царицей.

От любови мы стали черны,

Подавились холодною чаркой,

Призаждавшись законной жены,

Обвенчалися с мертвой сударкой.

Догорают обрывки письма --

Откровение юности давней.

Ты его прочитаешь сама,

Буде станешь покойниц бесправней.

Поманила юдоль за собой,

Ну а юность с другими осталась.

Помнишь, плакал метельный гобой

И листва над гранитом взметалась.

Даже имени в памяти нет,

Нина разве, а то ли Марина

Меж хоров замогильных планет

Пусть испьет негу роз и жасмина.

А и сам я -- горящий овин,

Как поведал поэт оточенью,

Изо уст излиенный кармин

Вас позвездно обучит реченью.

Посреди юродивых пою

И зову на погосты скитальцев,

Украшая и лиру свою

Уголями серебряных пальцев.

Вот мой рот, вопиявший во мгле,

Хоть известкой его дозабейте,

Расплетая венец на челе,

Оберег ненавистный извейте.

Каждый штоф за любовь поднимал

Кто в младенчестве не был удушен,

Упокойных невест обнимал

Провидению благопослушен.

И прекрасны одни со крестов

Богом снятые днесь ангелочки,

В закровавленных розах перстов

Предержащие лишь узелочки.

В сказках разве вольно уцелеть,

Где заосеньский свете избыли,

Милый брат, поостались белеть

Наши снежные кости во были.

Мы ошиблись позорным столбом,

Труть не спили, точились по узам,

Раздарили не строфы в альбом,

А двуострые лезвия музам.

Близу кривских ревучих озер

Позабудем о чермных земелях,

Родовой вековечный позор

С ликов смоем в полынных купелях.

Время правду изречь не придет

И у входа в сады апрометной,

Где голубок несмертных полет

Оборвется во мгле дозаветной.

Вопросит как распятый Христос:

«Где вы были, прекрасные чада?» --

Не ответствуем вновь на вопрос,

Отвернемся опять от погляда.

И Его закровавится взор,

Низойдет гробовое молчанье,

Господь смрад гефсиманский в призор

Привнесет -- вот со смертью венчанье.

Выбьют глину у нас изо ртов,

Из дыхниц златы вишни достанут,

Гвоздевое серебро с крестов

Поржавеет -- и Бога вспомянут.

Сколь прекрасны мирские стези

И до смертного мига опасны,

Отвращалися взоры сблизи

Ан во тверди и гвозди атласны.

Только мы открывали уста --

Налетали смертливые осы,

Облепивши тенета креста,

Набивались во змеи-волосы.

Иисус, не прогневай Отца,

Троеперстия наши кровавы,

Гордовые колючки с венца

Расписали днесь кровью Варравы.

Мечен ею призорный удел,

И напрасен же промысел Божий,

Коль повыжег негашенный мел

И золотный извет кривьдорожий.

Не отверзнуть потщась на краю

Изразбитые губы, немея,

В одеянье смертельном стою,

Расставаться с Землею не смея.

Божедревка горчит, в изумруд

Червоточина въелась, распитий

Не снеся, освященный сосуд

Зрят ложесны похмельных соитий.

Ан алкали и новых врагов,

Презирали пустые победы,

Не дожив до святых четвергов,

Воскресали для вечной беседы.

Ты печали моя утоли,

Неизбывны всекровные узы,

От безглазой Югаси ушли,

Но попали в иные союзы.

Просфиру не приложат блажным

Ко устам, не предложат испити

Крови Божией татям хмельным,

Восчерпав прободные корыти.

И запоздно ж из окон махать

Всепреставленным братьям и сестрам,

Пурпур наших гробов не сыскать

Средь распятий могильным оркестрам.

Доточится червовый колор,

И ударит всечермным по злати

Стольных мест упокоенный хор,

Сомиряя лакейские знати.

Как убили меня, вопроси

Не подавших Ему полотенца,

Изобильно в червонной Руси

Подробилися наши коленца.

В умывальниках -- кровь, рушники

Зацвели погребальным разводом.

Вековечные вбиты цвики

В чад не избранным Богом народом.

Потому и неможно успеть

С хлипотцой заиграть на гребенке,

Боле Сольвейг не выпадет спеть

В неродной голубиной сторонке.

Не савойские сосны окрест,

Кипарисы миндального Крыма

Восшумят, но безруких невест

Смерть пожалует -- кровью сладима.

Жизнецветных любимцев судьбы

Заманили обманом в кляшторы,

Осквернив целованием лбы,

Вознесли в поднебесную оры.

Во хмелю Золотая орда,

Бледной немочью зрят ягомости.

Мы на каждый помин до Суда

Будем званы в почетные гости.

Не дослушав зарайских рулад,

Понапрасну поверили стонам,

Ан вернемся в червеюший сад,

Нас воспомнят еще по именам.

Помолчи, из готических нот

Исторгает пусть мелос лютнистка,

От подвалов до верхних высот

Приглушит пусть моленья солистка.

Да стихает и этот вокал,

Светский образ теряют княгини,

За улыбками темный оскал

Не сопрячут уже ворогини.

Белый, белый преломится хлеб

Чрез персты в темноте неизбытной,

Где двукнижие наших судеб

Дорасписано кровью блакитной.

Только мы во неславе хмельной

Отстояти сподобились вахту,

Ужаснув меловой белизной

Опочившую замертво шляхту.

Погодите, вот свечкой сгорит,

Залазорится сердце Христово,

И могила-трава воспарит,

Нам пожалуют вечное Слово.

Спрячет смертушка в персть образок,

За невестой приидет остатной,

Пропоют славословья разок

Упокойные девице статной.

Нечисть ныне покинула ад,

Собралась в нашей сирой Отчизне,

Тянут панночки на променад

Светвельможных паненок в старизне.

В черных водах замирных глубин

Бьются агнцы, в волнах океана.

Прискакавший на волке раввин

Окликает ужасного Пана.

Безумолчно зегзицы одне

Опевают места стражевые.

В темнолесной чужой стороне

Мерит нежить удавки по вые.

Не курлычьте, весна-журавли,

Умолкайте, веселые славки --

И пред Богом надмирной земли

Не сонимем тугие удавки.

А предстанем такими как есть,

Не тая почерневшие лики,

Чтобы каждому смог Он поднесть

В райских кружках лесной земляники.

Занепад во родной стороне,

Смолк до веку Сымоне-музыка,

Подавился слезою в огне,

Став немым изваянием крика.

И недолго ж ходил-бедовал,

Во крови расписная кашуля,

И убила его наповал

Золоченая русами пуля.

Вот лазури теперь изопьет,

Да уж вусмерть их пить не приучит,

От безумных Господних щедрот

Меньше толики скудной получит.

И пред висельным зраком тоски

Бедных ангелов сыщешь ли рядом.

Раскровавые черни плевки

Зря навеки отравленным взглядом?

Не сыскать ангелков и царям

Не воздастся, а Божии дани

Отдавать приведут к алтарям

Царских дщерей за белые длани.

Да и нас не отыщешь с огнем,

По узилищам прячем крамолу,

Рукавами пустыми взмахнем --

Полетят наши косточки долу.

А еще из пустых рукавов

Чернота до небес вознесется,

Ниспадут воздаренья волхвов,

Коемуждо и это зачтется.

Всех и смогут посольно принять

Мертвоносные тхлани Аида,

Всех изгоев по-царски обнять,

Затопить, чтоб мерцала планида.

Богородичным скудным слезам

Поклонися, протекшим в Господней

Сирой келии, не к образам --

К черногнильным цветкам преисподней.

Не замолят свою нелюбовь

Без нужды предававшие други,

Окунут очеса их в сукровь,

Кинут сребро за эти послуги.

Кто вдыхал имманентный простор,

Пил юдольно из стынущей течи,

Принял измлада их оговор,

На столетья избавился речи.

Но благое письмо завершим

И воспомним еще Иоанна,

И воистину не прегрешим --

Дочка-смертушка спит бездыханна.

Не печалуйся, в нощном лесу

Всем отыщут сосну иль осину,

Здравье смерти -- пусть вострит косу,

Возрезает пускай пуповину.

Отражаясь в кровавой воде,

Моют вороны-лебеди клювы,

Вновь побудку играют везде

И в аднице гудят стеклодувы.

Наши оченьки мглой налиты,

Мы навечно хмельны да тверезы,

Яко гусли, сжимаем щиты,

Льем в гудьбе покаянные слезы.

Разрезают алмазны стекло,

Но сутишить нельзя самогуды,

Кривичи убирают чело

Светлоглавого гоя-Иуды.

Чрез лады напророс горицвет,

Распустилися маков бутоны.

Мы покинули этот несвет,

Всеизлив дозапевные стоны.

Обмануть можно так однова,

В серебро аллилуй возрыдали

Мертвецы, а цари за слова

Наших псальмов и утварь отдали.

Невозбранно теперь вспоминать

Что в притворах высотно мерцало.

Как начнут и за гробом шмонать --

Не найдут пречестное зерцало.

Аз Иаков, запнувшийся царь,

За пяту воздержавшийся тихо,

Уподобился спрятати в ларь

Горевой неизбывное лихо.

А другие, не горше ль они --

Все побелены кровью ручейной,

Убежав от присяжной родни,

Потрясают короной ничейной.

Только истинно вам говорю,

Как сокроют царевича твани,

Занесет ко земному царю

Золотых петушков Иордани.

Позади троекрестье дорог,

Нищебродам осталось, взыскуя,

Биться лбами в Господний порог

Да хрипеть-воспевать: «Аллилуйя!»

Исполать прахорям четвергов;

Кельхи уж за небесными рвами

Тяжко вздымем во здравье врагов

И почезнем, точа кружевами.

Лики ветошью нам оботрут

И зальется утешно пичужка,

Отобедать где к Богу зовут,

Где и смертушка -- просто подружка.

Изольется с разбитых звонниц

Скорбный благовест, белы голубки

Возлетят из червовых вязниц --

И допьем черноструйные кубки.

То ли хутор, то ль хором, так что ж,

Нам в зерцалах мигают големы,

Католички из мертвенных лож

Заневестились в черны поэмы.

Чресла жжет ювенильный пожар,

Перси млечные негою дышат,

Не избавиться девам от чар,

Стоны смертные их не услышат.

Ванька-ключник глядит из угла

Посеребренной кровью лакейской,

А и все-таки жизнь тяжела

Параскевам в нощи арамейской.

Утопились в задушки, сестру

Кличет брат, да темны оговорки.

Волен княже на пьяном пиру

Собирать гробовые скатерки.

Им неможно и после мытарств

Похвы уст разомкнуть под колючкой,

Ко парадникам нищенских царств

Приидти за царевишной-сучкой.

Влили в очи свинцовый отстой,

Повезли в чужедальние страны

Голосить по землице святой,

Несмеян потешать балаганы.

У кукушки-вестуньи глухой

Вопроси, на пуховой постели

Хорошо ль ночевать под стрехой

И покойно в Господнем гнезде ли.

Нам нашило покрас небытье

От умерших языков-дилогий,

А свое раздарили шитье,

Не дождавшись иных апологий.

Все звучит безъязыкая речь,

Отвращаются взоры Горгоны,

У апостолов пейсы оплечь

Развеваются, аки драконы.

Стены кровью распишет изверг,

За колонной отыщутся кельмы,

И в какой-нибудь чистый четверг

Нам вмуруют крушницу во бельмы.

Ничего не увидим тогда,

Сами в Божьих очах отразимся

И восполним Его невода,

И воистину преобразимся.

 

Я не рожден царей забавить

Героев севера губя

Я знаю: дам хотят заставить

Поэт высказывал себя

На деву шапку надевает

Рассудок мой изнемогает

Ловили взор ее очей;

Зачем вы посетили нас

Оставим витязей на час

С изменой юности моей

Мне было б грустно мир оставить

Как он умел забыть себя

Иль помириться их заставить

Покорным шутом зрит себя

И на письмо не напирает

И кто-то карлу вызывает

Над бедной нянею моей

И чай несут. Люблю я час

Без предисловий, сей же час

В душе не презирать людей.

автор Генератор Шизофазийный

 

Яков Есепкин

На смерть Цины

Пятьдесят седьмой опус

Виждь Уранию в темных шелках,

У валькирий балы небозвездны,

Твердь горит и в ея потолках

Ярус к ярусу плавятся бездны.

Много кипени белой вверху,

Много бледной на хорах отравы,

Пламенна источают круху,

Птицы райские млечно-кровавы.

Свечи золотом стянет Гефест,

Вспомним злато сие пред целиной,

И четверга пылающий крест

Выжжет сумерки белою глиной.

Семьдесят четвертый опус

Тени роз небовольных пиют

Августовское терпкое брашно,

Ах, зелени еще вопиют,

Умирать подо желтью всестрашно.

Лей, Урания, вина свое,

Благомервых ли ветхие сени

Тленом чествуют, вижди остье:

Се горят наши звездные тени.

Хоть и слезы кровавые мглы

Иззлатят на пустых колесницах,

Воском выбьются алым столы –

Всех нас ангели узрят в червницах.

 

[SIZE=14pt]Яков Есепкин[/SIZE]

На смерть Цины

Восемьдесят первый опус

Нет парчи – содомитский атлас

Застилайте на жалкие гробы,

Кто и слышал сиреневый глас,

Мертвых ангелов носят утробы.

Из Содома в Коринфы свернем,

Хоть колонские пиры утешим,

На атласах еще мы уснем,

Бледный вершник нам явится пешим.

Свечки вынесут: нощь востречать,

Фрид платками терзать гробовыми,

Лишь тогда и начинем кричать

Со младенцами вечно живыми.

Восемьдесят второй опус

Се, розарии днесь всетемны,

Тень фиалки взыскует о тени,

Аще ждут фаворитов Луны,

Бейте черные розы на сени.

Что и плакать, нашли по цветам

Иудейских успенных царевен,

Роскошь клумб не идет к высотам,

Ядъ и миро торгуют из Плевен.

Так в эфире цвета не горят,

Мертвым девам бледнеть ли, сех зряши,

Им аромы нещадно дарят

Парфюмерные тусклые чаши.

 

[SIZE=14pt]Яков Есепкин[/SIZE]

На смерть Цины

Восемьдесят третий опус

Ночь тиха, всеблагая Звезда

Восточает иглицы сувои,

Ах, попались и мы в невода

Вифлеемской таинственной хвои.

Картонажные свечки белы,

Тесьмой пламенной щуки свитые,

Презлатятся русалок юлы

И макушки тлеют золотые.

Шелк течет ли, атрамент свечной,

Денно ль Золушки бьются под мелью,

Виждь еще: сколь вертеп расписной

Пуст и темен за плачущей елью.

Восемьдесят пятый опус

Ель всекрасная, слава твоем

Изумрудам и бархатным свечкам,

Спит юдоль, надарил Вифлеем

Ярких шишек сребристым овечкам.

Темной хвои серебро, веди

Нас в погибель, иных персонажей

И не видно с одесной тверди,

А тлеется лишь мел картонажей.

Всё таили румяна и яд,

Берегли мелованные тесьмы,

Негой белых увили наяд

Мглу шаров – со гирляндами, здесь мы.

 

Яков Есепкин

На смерть Цины

Шестисотый опус

И опять меловые балы,

Тьмы наперсницы любят веселость,

А и мы не к добру веселы,

Маковей, Ханаанская волость.

На Монмартре еще бередят

Сны холстов живописные тени,

За отроками нимфы следят,

Канифолят басмою ступени.

Плачет грузная Ита, в бокал

Тщится яду подлить, цепенея:

Что ж сотусклый игольник всеал,

Ах, влекли нас по хвоям до нея.

Сто четвертый опус

Торопятся пустые гробы

Изукрасить каймами златыми,

Небовольной любови рабы

И рекли нас великосвятыми.

Только рано ещё пировать,

Желть лилейная помнит ли сады,

Будут розы с гербов урывать –

Прекричат и забьются Гиады.

Как явимся в убойной росе,

О серебре и мертвой лазури,

Смерти жало на хладной косе

Узрят жницы и косари бури.

 

Яков Есепкин

На смерть Цины

Двести восемьдесят девятый опус

Капителей ночной алавастр

Шелки ветхие нимф упьяняют,

Анфиладами вспоенных астр

Тени девичьи ль сны осеняют.

Над Петрополем ростры темны

И тисненья созвездные тлятся,

Виноградов каких взнесены

Грозди к сводам, чьи арки белятся.

Померанцы, Овидий, следи,

Их небесные выжгут кармины,

И прельются из талой тверди

На чела танцовщиц бальзамины.

 

Яков Есепкин

На смерть Цины

Двести девяносто третий опус

Грасс не вспомнит, Версаль не почтит,

Хрисеида в алмазах нелепа,

Эльф ли темный за нами летит,

Ангел бездны со адского склепа.

Но легки огневые шелка,

Всё лиются бордосские вина,

И валькирий юдоль высока,

Станет дщерям хмельным кринолина.

Лишь картонные эти пиры

Фьезоланские нимфы оставят,

Лак стечет с золотой мишуры,

Аще Иды во хвое лукавят.

 

Яков Есепкин

На смерть Цины

Триста двадцать второй опус

Вновь горят золотые шары,

Нежно хвоя свечная темнится,

Гномы резвые тлят мишуры

И червицей серебро тиснится.

Алигъери, тебя ль я взерцал:

Надломленный каменами профиль,

Тень от ели, овалы зерцал,

Беатриче с тобой и Теофиль.

Ах, останьтесь, останьтесь, хотя

Вы ночными гостями в трапезных –

Преследить, как, юродно блестя,

Лезут Иты со хвой необрезных.

 

Четверостишьями увлеклася ????

Умница ....

 

Яков Есепкин

На смерть Цины

Триста девятнадцатый опус

Столы нищенских яств о свечах

Тени патеров манят, елеем

Днесь и мы эту благость в очах,

Ныне тлейся, беззвездный Вифлеем.

Яства белые, тонкая снедь,

Пудра сахаров, нежные вина,

Преложилась земная комедь,

Ас Лаурою плачет Мальвина.

Дщери милые ель осветят,

Выбиются гирлянды золотой,

И на ангельских небах почтят

Бойных отроцев млечною слотой.

 

Яков Есепкин

На смерть Цины

Двести девяносто шестой опус

Всех и выбили нощных певцов,

Сумасшедшие Музы рыдают,

Ангелочки без тонких венцов

Царств Парфянских шелка соглядают.

Хорошо днесь каменам пустым

Бранденбургской ореховой рощи

Бить червницы и теням витым

Слать атрамент во сень Людогощи.

Веселитесь, Цилии, одно,

Те демоны влеклись не за вами,

Серебристое пейте ж вино,

Украшенное мертвыми львами.

 

Яков Есепкин

На смерть Цины

Триста первый опус

Над коньячною яшмой парят

Мускус тонкий, мускатная пена,

Златовласые тени горят,

Блага милостью к нам Прозерпена.

Винных ягод сюда, трюфелей,

Новогодия алчут стольницы,

Дев румяней еще, всебелей

И не ведали мира столицы.

Мариинка, Тольони сие

Разве духи, шелковные ёры,

Их пуанты влекут остие,

Где златятся лишь кровью суфлеры.